Это мой давний и надежный товарищ – сказал Георгий Ашкинадзе, представляя нас, друг другу. - Его зовут Моше, Моше Боршчевский, он тоже работал на киностудии.

Как и полагается в таких случаях, мы пожали друг другу руки и присели около постели больного Георгия. Когда Моше услышал о том, что я из Казахстана, в его глазах вдруг вспыхнул какой-то огонек:

– Вы знаете, а ведь я жил там несколько лет. Мой отец и я с сестрой всегда мечтали снова вернуться в тот аул, к тем людям, с которыми прожили нелегкие годы эвакуации. И эта моя мечта не оставляет меня и сейчас, спустя вот уже пятьдесят лет. Мне хочется опять пройтись по улицам села, увидеть знакомые места, услышать казахскую речь. Может быть, я встречу своего друга Сембая.

Моше замолчал, внимательно и очень по-доброму посмотрел на меня, словно я и был тем Сембаем из его далекого военного детства. Мы договорились встретиться у него дома, чтобы записать его рассказ.

Литва. Каунас. 1924 год.

Молодые Саша и Зина, будущие родители Моше Боршчевского, решают уехать в Палестину. Добившись в английском посольстве сертификата на выезд, они с двухлетней дочкой на руках через Германию и Францию добираются до Земли обетованной и поселяются в Тель-Авиве На первых порах было очень трудно. Затем работа нашлась: Саша набивал табачные гильзы, Зина устроилась пианисткой в кафе. В 1926 году у них родился сын.

Родители мамы очень скучали по детям — рассказывает Моше, – ведь все они оказались за границей. Кто учился, а кто уехал устраивать свою жизнь, как моя мама. Впрочем, она тоже скучала, и через два года после моего рождения семья наша все же решила вернуться в Литву. В те годы евреям там жилось неплохо. В Каунасе были еврейские школы, в них изучали идиш, иврит, историю еврейского народа. Существовали спортивные и другие общественные еврейские организации. Еврейские дети могли учиться и за границей, а слово "Палестина" не было запретным. Отец тоже планировал отправить меня одного назад, но почему-то у него не получилось. Вся атмосфера вокруг меня в те годы, рассказы родителей о незабываемой и несравненной Палестине навсегда привили мне любовь к моей родине, на которую я все-таки вернулся.

В 1940 году Литву оккупировали советские войска. Теперь это общепризнанный факт, а тогда все это называлось "освобождением". Вместе с освобождением от "засилья капитализма" нас заодно освободили и от еврейских школ, от языка иврит. В Каунасе оставили лишь две школы с преподаванием на идиш. Затем началось другое "освобождение".

Целые семьи, сотни людей под любым предлогом были арестованы и высланы в Сибирь, Казахстан, в другие отдаленные места СССР. За десять дней до начала войны арестовали и выслали нашу семью. Правда, разобравшись, нас потом вернули в Каунас. Но началась война, присоединившись к семьям таких же военнослужащих, как мой отец, работавший фотографом, в Доме офицеров, в тех же теплушках мы отправились вглубь страны

Рассказ Моше изобилует подробностями и географическими названиями. Их путь в Казахстан лежал через северные, затем центральные районы Союза. Пришлось какое-то время пожить и в Татарии. Но вот их эшелон, забитый до отказа эвакуированными, не останавливаясь в Алма-Ате, прибыл на станцию. Мулалы. Там их уже поджидали местные жители, чтобы разобрать по селам, домам.

Моше задумывается, оглядывая свою квартиру. Большая и уютная. В центре Тель-Авива. На зеленом бульваре Ротшильд. В одной из комнат неслышно работает жена. Она прекрасный гример-парикмахер, работает в театре "Габима". Мы сидим с Моше в комнате сына, и он продолжает рассказ. Нас приютила семья Сарсембаевых. У них был небольшой саманный домик из двух комнат, но с отдельными входами. В одной комнате их приемный сын Джумахан с красавицей женой Капией или Кафией, точно не помню. В другой — сам Сарсембай с женой и пятилетним сыном Сембаем.

Они потеснились и уступили нам одну комнату. Отца через несколько месяцев призвали в армию, и мы с сестрой сами занимались домашним хозяйством, помогали маме. Как и все дети той трудной военной поры, мы быстро усвоили закон выживаемости. Брались за любую работу. Собирали топливо — кизяк, сухой кустарник, чий. Сажали картошку, выращивали арбузы, разводили кроликов и утят. За трудолюбие нас с сестрой "наградили" козой с козленком. Нет, не подарили — просто доверили доить. Козе не очень понравилось наше неумелое с ней обращение, и она выразила свое неудовольствие самым естественным образом. Но со временем мы и с ней нашли общий язык.

Как-то мы попытались сложить печку. Сарсембай дал нам форму для изготовления кирпича из глины, и мы с сестрой ногами, как было принято, замесили саман. Печка согревала, но сильно дымила. Приходилось часто выбегать на улицу, чтобы отдышаться. В такие минуты мы в очередной раз не могли не полюбоваться прекрасными белоснежными вершинами гор, до которых от нашего села было километров двадцать. Господи, какая красота нас окружала! Я помню родник с водой поразительной чистоты и вкуса. Маленькие речки, степь, пахнущая удивительным ароматом трав, цветов. Если бы все это чудо, да на пользу народу, живущему там! Но шла война, смерть часто посещала и наш аул. Люди умирали от голода, болезней, незаживающих ран, полученных на фронте. И все же жизнь продолжалась. Игрались свадьбы, рождались дети, мальчишки "бегали" за девчонками. В нашем селе было много русских семей, переселившихся с Алтая. Но жили все дружно, старались помочь друг другу чем могли.

В сорок третьем призвали в армию и меня. Направили в сержантскую школу в Алма-Ату. К тому времени в Горьковской области была сформирована литовская дивизия, и в ней служил мой отец. Понятно, что я мечтал попасть именно туда. Случай помог мне. Однажды нас отправили в город копать ямы под какие-то столбы. Мимо проходила пара, одетая для того времени, очень элегантно и говорили они между собой на литовском языке. Я прямо-таки вцепился в них и попросил помощи. Они удивились моему литовскому языку, расспросили, оставили свой адрес и попросили написать им. Я думаю, в те годы, в столицах союзных республик находились представительства Литвы, и эти люди, возможно, были его работниками.

Через некоторое время я получил приказ о переводе в литовскую дивизию. Вы не представляете, какая радость охватила меня! Ведь там служили мои литовские друзья, мы все мечтали попасть на фронт, и дивизия готовилась к этому. Но самое главное — там служил мой отец, и встретиться с ним для меня было бы просто счастьем. У Моше запершило в горле, он сам удивился этому. Ведь прошло столько времени с тех пор! Он попросил выключить диктофон и пригласил меня к столу поужинать.

А на другой день я услышал новые удивительные истории о том, с какими приключениями Моше добирался до дивизии, как служил, воевал, как затем вернулся в Литву. И в Израиль, к себе на родину, он тоже попал не просто. Но это уже, как говорится, другая история.

Мне хорошо здесь, – говорит Моше. – Я очень люблю свою страну, ее людей. Но, почему-то в мыслях своих все чаще и чаще возвращаюсь в те трудные годы в казахском ауле, вспоминаю своего друга детства Сембая Сарсембаева. И если бы он нашелся, то я обязательно приехал бы в Казахстан, чтобы обнять его…

Сергей ШАФИР. Ашдод