Как известно, в древности смертная казнь в современном смысле этого слова существовала в качестве наказания, налагаемого по воле государства. Но наряду с ней существовала и кровная месть, т.е. возмездие, совершаемое руками частного лица, потерпевшего. Месть выражалась в форме разнообразных посягательств на обидчика, в частности, в форме лишения его жизни. Последняя форма мести, кровавая месть, и была прообраз смертной казни.

В далекое доисторическое время, скрытое от историка и этнографа, месть, быть может, носила характер дикого животного инстинкта (животные тоже мстят). И человек, инстинктивно, под влиянием чувства раздражения, мстит своему обидчику. По мере повторения отдельных случаев возмездия постепенно складывалось убеждение о том, что мстить можно и должно. Факт мести превращается в право и обязанность мести. На этой стадии своего развития нам известна месть и из древнейших памятников права культурных народов и из памятников обычного права современных народов. Так месть из дикого животного инстинкта превратилось в санкционированное юридическими нормами право, в нравственный долг, религиозную обязанность. 

У древних германцев кровавая месть была обязанностью, которую, каждый должен был выполнить, оберегая честь своего рода. «Если бы, - говорит знаток древнегерманского уголовного права Вильгельм Эдуард Вильда (1800-1856), - кто-нибудь оставил неотомщенной смерть своего родственника, то можно было бы думать, что убитый был недостойным членом рода, или что он погиб, совершив постыдное дело». А потому необходимо было как можно скорей отомстить, лишив жизни убийцу. Уклонение от мести или даже промедление в ее исполнении считались позорящими обстоятельствами.

Русский историк и этнограф Александр Котляревский (1837-1881) писал, что у балтийских славян «месть была священной обязанностью семьи... Кроме удовлетворения естественного чувства возмездия за семейное бесчестье или убийство близкого родного, кровной расправой, по понятиям языческой старины, удовлетворяется и другой, более высокий, священный долг по отношению к нему, — умиротворение души его, требовавшей жертв».

В древнейших памятниках богемского законодательства месть является не средством к удовлетворению за обиду и не диким инстинктом, побуждающим платить злом за зло, но она является религиозной обязанностью, исполнение которой необходимо для спокойствия и блаженства души убитого. У сербов, так же, как у богемцев и моравцев, месть являлась религиозной обязанностью, исполнение которой было необходимо для души убитого. Вместо «отмстить за убитого», сербы говорили «освятить душу убитого».

Религиозной обязанностью являлась месть и в древнейшем польском праве, так же, как и у евреев, арабов и греков. 

У кавказских горцев существовало «воззрение на месть как на исполнение священного долга, налагаемого самой религией». Один из адатов осетин гласит: «Каждый родственник убитого обязывается священным долгом мстить смертью убийце и его родственникам; не исполнивший этого подвергается жесточайшему бесчестью, а семейство и даже весь род его возможным обидам: поэтому после всякого убийства следует явная война между родом убитого и племенем убийцы».

У горцев Северного Кавказа «едва младенец начинает понимать, как мать, отец, аталык (воспитатель) и все родные твердят ему одно и то же, что он должен ненавидеть своего врага и мстить кровью за кровь, обиды и оскорбления». И у других горцев «отец семейства рассказывает детям своим о мщении, как о высшей добродетели, которую он внушает им выполнять непременно, а сии впоследствии внушают оное своим детям, и таким образом переходит оное мщение из рода в род, отчего получивший обиду изыскивает все средства, позволительных и непозволительные, отметить достойно обидевшему его».

По воззрениям якутов, «кровь человека не могла быть пролита безнаказанно, она требовала возмездия».

Польскому этнографу В.Л. Серошевскому (1858-1945) удалось записать интересные подробности о древней родовой мести у якутов:

«Некогда, в старину, если был кто-нибудь из семьи убит, а мать в то время была беременна и затем рожала дочь, то дитя убивали. Убивали не сейчас, а немного спустя, когда ребенок подрастал настолько, что начинал сидеть, был бальчыр. Убивая, приговаривали: «Через тебя твой старший брат (а мстили больше за братьев) доблестный взрослый человек погиб... Ты нам принесла такое счастье, джол». Если же новорожденный оказывался мальчиком, то его старательно воспитывали, кормили хорошо, присматривали бдительно. А затем, когда он подрастал, в него стреляли из маленьких игрушечных луков игрушечными стрелами, острие которых могло пробить только кожу, не больше. Ребенок, избегая ударов, учился наблюдать полет стрел и уклоняться от них. Затем его самого учили стрельбе, учили владеть копьем, подкарауливать и выслеживать добычу и врага, пока не выходил из него воин, который мог отомстить за убитого. Тогда сообщали ему имя убийцы, и он уходил. В то время таков был якутский закон: должен или сам погибнуть, или убить убийцу. Если тот уже умер или убил его кто-нибудь другой, то месть переносилась на родственников. И так воевали иногда до девятого колена».

По понятиям бурят, обиженный должен отомстить за обиду непременно, а обидчик должен ждать мести.

Царь Баян-Хаза из одноименной сказки узнает, что его жена, скот и рабы захвачены. Он в гневе говорит: «Чей сын, родившись бабой, должен сидеть дома, лишившись жены, всех подданных и разного скота. Чей сын, родившись мужчиной, должен безнаказанно заполонить чужую жену, чужих подданных и угнать чужой скот» (Балаганский сборник). Такой же мотив замечается и в монгольских и татарских сказках.

Богатырь Кандырка бросил свою беременную жену, завел себе другую бабу и стал с ней жить. Приходит к нему один человек и говорит: «Твоя жена сына родила... смотри, как бы тебе не умереть от руки сына». То же самое говорит и баба, с которой сошелся богатырь: «Смотри, как бы сын тебя не убил и не разбил бы моего дома». И, действительно, когда сына подрос, он отомстил за обиду матери: отца убил, забрал бабу, ее скот и рабов (Зап. Красн. под.). 

Семь Дундушей убили мать Ментыша. Ментыш путем хитрости достиг того, что убийцы убили своих матерей, а потом утонули. Сказка оканчивается словами, что Дундуши имели дурное сердце, а Ментыш имел добрую душу. Очевидно, месть была похвальным деянием (Потанин. Очерки Монголии, IV).

Хар-Хурмукчин убил Койтын-Зеби, а жену его взял в плен. Она была беременна и в плену родила сына. Мстителем должен быть брат убитого или его сын. Мать говорит новорожденному сыну: «Ты, невинный младенец, не знаешь, что твоего отца убил Хара-Хурмукчин и меня взял в плен. Если ты счастлив, то твой дядя убьет Хар-Хурмукчина, а не то он будет убит: на третьем году я посажу тебя на коня, и поезжай ты вслед за Хар-Хурмукчином» (Потанин. Очерки Монголии, IV).

В заключение можно привести характеристику австралийцев, сделанную сэром Джорджем Грэйем, военным и колониальным деятелем Великобритании, губернатором Южной Австралии: «Самый священный долг из всех, которые туземец обязан выполнить, есть мщение за смерть его ближайшего родственника, которое лежит исключительно только на нем; до тех пор, пока он не выполнит этого долга, его постоянно преследуют укорами старые женщины, а если он женат, то его жена скоро оставляет его; если же он не женат, то ни одна молодая женщина не станет говорить с ним; его мать постоянно будет жаловаться и плакать о том, что родила такого недостойного сына; его отец будет относиться к нему с презрением; укоризны будут постоянно раздаваться в его ушах».

Приведенные факты достаточно красноречиво свидетельствуют о том, что, по воззрениям древнего человека, обиженный должен отомстить и обидчик должен понести возмездие за свою вину, что месть - не только право, но и обязанность мстителя, что исполнение мести есть славный доблестный подвиг, а уклонение от нее - позорный поступок.

Позже, когда господствующей формой права стал закон, предписания права не всегда выполнялись. Случалось, что закон не соответствовал народному правосознанию. Такой закон не пользовался уважением и авторитетом в глазах населения, ему подчинялись только из-за страха, а сама власть была вынуждена мириться с его нарушением, смотреть сквозь пальцы на его неисполнение. Нередко такими законами являлись законы о смертной казни.

Исследователь истории русского уголовного права в XVII веке Николай Сергеевский (1849-1909) писал: «В массе случаев в памятниках совершенно определенно назначается смертная казнь, а на практике применяются другие наказания. Из простого обзора тех узаконений, в которых на известные деяния назначается смертная казнь, несомненно явствует, что в весьма многих из указанных в законе случаев она не могла быть всегда применяема в действительности по той простой причине, что при строгом и последовательном, по букве закона, ее применении, на Руси не осталось бы ни воевод, ни дьяков, ни торговых людей, ни других жителей. Цифры казненных были громадны; но они должны были бы увеличиться в десятки и сотни раз, если бы всякая угроза смертью в законе всегда осуществлялась в действительности». К этому мнению присоединялся и профессор Михаил Филиппов (1858-1903), автор исследования о наказании по законодательству Петра Великого. Он писал: «Как ни мало, к сожалению, в изданных актах имеется сведений для суждения о степени применения смертной казни на практике, однако, кажется, нельзя не вывести, даже из данных материалов, того заключения, что обычно лишение жизни применяется лишь в крайних случаях». 

В этом отношении обычай кровавой мести отличался от закона о смертной казни. Обычное право соответствовало этическим и религиозным воззрениям народа. Кровавая месть была не только правом, это обязанность, которая непременно должна была быть исполнена. Можно с уверенностью сказать, что никогда законы о смертной казни не исполнялись с такой неукоснительностью, как обычаи кровавой мести. И несомненно, что в древности случаи убийства в отмщение имели место гораздо чаще, нежели позже случаи убийства во исполнение судебного приговора.

Большое распространение убийств в отмщение было обусловлено также чрезвычайно широким кругом тех, которые мстили, и тех, кому мстили. Мстителями выступали не только оскорбленные или их ближайшие родственники, но и другие лица, находившиеся в тех или иных отношениях с ними. Принцип индивидуальности ответственности не сознавался. Месть падала на виновного, падала и на лиц невинных. Не сознавались или сознавались неясно условия вменения, а потому мести подвергались все, совершившие известное действие, безотносительно к их виновности.

В Черногории «часто мстили не тому, кто оскорбил, но лучшему из членов того рода, к которому принадлежал оскорбивший. И месть почти никогда не останавливалась на одном, но многие падали жертвой за обиду, причиненную одним». Точно так же у арабов мстили не только виновному, но нередко его невинному родственнику, а иногда лучшему человеку племени. Месть переходила из рода в род и заканчивалась лишь с истреблением всех противников. А в древней Норвегии господствовал такой обычай: если кто-нибудь будет убит, то за него убивали лучшего члена из рода убийцы, хотя бы убийство совершилось без знания, воли и одобрения последнего.

В русской летописи отмечено несколько случаев, когда мстители убивали невинных, но так или иначе связанных с виновным. Княгиня Ольга мстила древлянам (главным образом, «лучшим», или «нарочитым людям» древлянским), не различая виновных и невинных в убийстве ее мужа. Она мстила четыре раза: в первый раз жертвами ее мести пало 20 человек; в третий раз – 5 000 человек; сколько было убито во второй и четвертый раз, летописец не указывает. Князь Василько, мстя виновнику своего ослепления, погубил много невинных людей: «Город зажгоста огнем, и выбегоша людье огня, и повеле Василько вся исещи и створи Василько мьщенье не людех неповиньных и пролья кровь неповиньну». Князь Олег в 1284 году убил князя Святослава, брат убитого отомстил убийце и его невинным детям: «Последи же Святославль брат Александр уби Олега и 2 сына его мала».

Исследователь обычного права кавказских инородцев Федор Леонтович (1833-1911) в своем труде «Адаты кавказских горцев» пишет: «Еще в недавнее время кровомщение существовало в полной силе у черкес. За одного убитого мстил род роду, аул аулу. Раз совершенное преступление вело за собой ряд кровомщений, тянувшихся в нескольких поколениях, даже несколько веков». У кумыков «обязанность мести лежит на ближайшем родственнике; если же нет такового, то на друге убитого; если же нет ни родственника, ни друга, то мстителем является знакомый или хозяин дома; принять на себя обязанность мести считается особенной честью и бесчестием уклониться от этой обязанности или исполнить ее без надлежащей настойчивости».

Далее в том же труде сказано, что у осетин «все лица, принадлежащие к одной фамилии, обязаны были, по народным обычаям, оказывать между собой взаимную защиту, мстить оружием за смерть, за, оскорбление чести, нарушение права личной неприкосновенности и собственности, отчего кровомщения не имели границ, уничтожали целые фамилии, и эта беспредельная месть, как чума, препятствовала развитию всякой гражданственности и благоустройства в народе».

В 1859 году были отменены осетинами некоторые «вредные обычаи». В силу этих обычаев, кровавой мести подвергался всякий, имевший какое-нибудь прикосновение к факту убийства. Например, мести подлежал владелец животного, которое причинило смерть человеку; точно также мести подлежали владелец оружия, которым кто-нибудь убит; неосторожный убийца; хозяин, убивший вора в состоянии необходимой обороны; малолетний ребенок, убивший кого-нибудь; женщина, убившая человека, пытавшегося ее изнасиловать; мальчик, убивший того, кто покушался на мужеложство с ним.

У якутов «родовая вражда передавалась из поколения, в поколение». А русский юрист и этнограф Евгений Якушкин (1826-1905) писал: «Чукчи чрезвычайно обидчивы, они обид не прощают и молча выжидают случая отомстить обидчику, стараясь непременно убить его. Если чукче при его жизни не удастся отомстить, он завещает месть сыну; таким образом, месть переходит из поколения в поколение».

Месть требовала силы для своего осуществления, это было право сильного. Мстили обычно мужчины. Но когда не было мстителя мужчины, мстили и женщины.

Так русская летопись рассказывает о мести Ольги за убийство мужа и о попытке Рогнеды отомстить за смерть отца. В германских сагах сестра мстила за смерть братьев. В монгольских летописях есть рассказы о мести жены за убийство мужа. В монгольских сказках убийца убегает после совершения преступления, опасаясь мщения со стороны жены убитого. 

В тувинской сказке «Алтын-Арых» (Богатырь-девка) богатырь говорит своему коню: «Богатыри Пустуг-Каз и Тюрлю-Каз убили Белого царя». А конь отвечает: «Если бы сын остался у царя, отомстил бы он им, а то девка осталась». Однако, эта девка (дочь Белого царя Алтын-Арых) оказалась богатырем: она убила убийц своего отца.

Убийство человека влекло за собой месть в виде лишения жизни: убийца должен быть убит и кровью своей заплатить за кровь убитого. И в памятниках древней истории права, современных народов и в памятниках обычного права встречаются многочисленные доказательства, подтверждающие это положение. Поэтому можно предположить, что убийства были явлением довольно частым, а, следовательно, частым явлением была и кровавая месть за убийство. Но не одним убийством вызывалась кровавая месть. Она вызывалась и другими преступлениями - значительными и незначительными.

Можно привести историю Исава и Иакова как любопытный пример кровавой мести, вызываемой не убийством. «Исав, как старший сын, имел право на первенство. Ревекка, более любившая младшего сына Иакова, устроила так, что старшинство досталось этому младшему, что возбудило негодование со стороны старшего сына Исава, который возгорелся чувством мести к брату. По этому поводу Ревекка говорит Иакову: «Зачем я должна потерять вас обоих в один день», и советует ему уйти. Ясно, что Исав мог убить брата своего Иакова за то, что тот обманом получил от отца благословение, которое принадлежало Исаву, как старейшему».

Подобных примеров можно привести много. Ограничимся некоторыми:

По древнему исландскому праву, «за три срамные слова можно мстить смертью: ragan - презренный трус, ѕtrоthin - проституированный, ѕоrthin - содомит» (Du Boys).

В древнерусском правовом кодексе «Правда Ярослава» сказано, что холоп, ударивший свободного мужа, может быть убит.

По скандинавскому обычному праву, можно было убить всякого, кто назовет свободного человека рабом (Андерс Магнус Стриннгольм, 1786-1862).

У кавказских горцев кровавая месть вызывалась оскорблением рода и разнообразными посягательствами на личные и имущественные права.

По адатам осетин, «каждый родственник убитого обязывался священным долгом мстить смертью убийце и его родственникам... похищение женщины наказывается так же, как и убийство... насилие женщины оплачивается убийством или ценой крови... Самой жестокой обидой считается, если кто при свидетелях убьет собаку и скажет, что он убивает ее за принадлежащего к такому-то роду покойника, такая обида очищается только убийством».

У пшавов кровавая месть применялась в случаях убийств, увечий и прелюбодеяний.

У абхазцев кровавая месть полагалась за отказ невесты или ее родителей от условленного заранее брака, а также за развод, вызванный оскорблениями или дурной жизнью одного из супругов.

В адатах горцев Северного Кавказа читаем: «Все преступления большой важности, как-то убийство, нанесение раны, насилие женского пола и даже оскорбление, причиненное побоями, плетью или другим орудием, решаются мщением».

Леонтович делает следующий вывод о кровавой мести по адатам различных кавказских инородцев: «Наиболее тяжкими по своей наказуемости действиями считаются прежде всего действия, направленные против интересов родовых (измена роду и сношение с неверными, неповиновение людей подвластных родовым нарядникам и владельцам), затем квалифицированные личные и имущественные правонарушения (убийство и поранение в особенности глав рода и семьи, изнасилование и бесчестие женщин, побои плетью или оружием и явный грабеж) - правонарушения эти влекут за собой кровомщение рода или семьи».

У казахов в старину кровавая месть, вероятно, применялась и в случае личных оскорблений. На это указывает сохранившийся до позднего времени обряд примирения. «Испрошение прощения за личные оскорбления происходит публично, при большом стечении народа. Виновный подходит к оскорбленному, снимает свой аракчин и кладет с плетью у ног его, говоря: «Мене басым кесен, мене каным тексен», т.е. режь мою голову, проливай мою кровь. В ответ на это потерпевший говорит: «Кештым», т.е. прощаю».

Из одной монгольской сказки о хитром воре видно, что месть в форме убийства практиковалась по отношению к обманщикам (Потанин, Очерки Монголии, IV). О том же свидетельствует сказка тувинцев об Алтай-Богатыре.

В монгольской хронике (Алтан-Тобчи) рассказывается следующее: Тайсун-хан, заподозрив жену свою в неверности, любовника ее убил, а ее отправил к отцу с отмороженными ушами и носом. Отец, мстя за оскорбление дочери, убил Тайсун-хана и его сыновей («Алтан-Тобчи»).

В одной сказке монгольской развита та же тема: Жена богатыря, увидев, что ее муж привел в дом другую жену, уехала к отцу. Отец, выслушав жалобу дочери, приехал к зятю и сказал: «Ты что же над чужими детьми смеешься». Затем взял стрелу и прошиб зятя в самое сердце насквозь (Потанин, Очерки Монголии, IV).

В «Истории Монголов» тоже рассказан случай убийства в отмщение за оскорбление дочери. Чингисхан давал дочь свою беку Терке-илу. Но последний сказал: «Дочь твоя лягушка и черепаха, каким образом возьму ее». Чингисхан рассердился и казнил его.

А вот еще один оригинальный случай оскорбления, вызвавшего кровавую месть:

Бэгэрсэн-Тайши онигутский приготовлял кушанье для пира и налил себе бульону, покрытого пузырями жира, и, простуживая его, пил. В это время Сайн-Тулэгэн, сын Туншина, из рода Монголчинов, будучи одержим жаждой, просил его налить ему этого бульона; но Бэгэрсэн налил ему не простуженного, а горячего; тот, не зная, что бульон горячий, вдруг хватил и ожегся. Тулэгэн подумал: если проглотить, то сердце загорится, если же выбросить, то стыдно; таким образом, держа его во рту, понемногу вдыхая воздух, простудил, но все-таки кожица неба слезла. Тулэгэн сказал: «Не забуду этого и буду мстить до конца жизни; когда-нибудь придет время мщения» («Алтан-Тобчи»).

По понятиям монголов, и имущественные правонарушения могли повлечь за собой расплату в виде убийства правонарушителя.

Мергитский государь Тухта-бики напал на начальника племени Джурьят Джамугу-Сэцэна, ограбил его дом и увез весь его скарб. Джамуга смирился и поступил на службу к Тухта-бики. Однажды он хитростью вместе с 30 своими служителями проник рано утром в палатку Тухта-бики, где не было ни души, кроме государя. Случай для мести был очень удобный. Тогда Тухта-бики пролил кумыс из золотой чаши и поклялся: «Я даю тебе кибитку твою, дом и скарб твой и отныне не сделаю тебе ничего, что бы заслуживало извинения, и ничего дурного» («История Монголов»).

Период кровавой мести было не только временем наибольшего распространения смертных казней (убийств в отмщение). Вместе с тем это было время наибольшей жестокости при совершении этих казней.

Об утонченной жестокости казней рассказывается в песнях Эдды.

Вёлунд, сын короля Финна, был знаменитым кузнецом, опытным в чарах разного рода. Нидуд, король шведский, прослышав о его дивном искусстве, велел его схватить, посадить в заточенье и перебить ему ноги, чтобы хитрый кузнец не имел возможности убежать из плена. Страшная злоба затаилась в душе кузнеца, долго думал он о мести, наконец, зазвал к себе однажды двух сыновей Нидуда, убил их, перековал черепа их в кубки, глаза - в драгоценные камни, зубы - в ожерелье и послал все это в подарок королю, его жене и дочери.

В других источниках сказано, как Атли берет за себя овдовевшую жену Сигурда Гудруну. Гудруна мстит Атли за смерть своих братьев Гуннара и Гогни. Она убивает своих детей, прижитых с Атли, делает из их черепов чаши, наполняет их смесью из крови убитых сыновей и вина, жарит сердца сыновей и этим угощает Атли; ночью она его убивает.

В монгольских сказаниях о Чингисхане есть тоже указания на жестокость, проявленную женщиной мстительницей. Чингис взял в плен Шитургу-хана и стал жить с его женой. Ночью жена убитого оскопила Чингиса, и он умер (Потанин, Восточные мотивы).

У китайцев, по свидетельству «Истории Монголов», виновного прибивали железными гвоздями к деревянному ослу.

В монгольских сказках упоминается о кровавой мести в формах сожжения, растерзания лошадьми, потоптания лошадьми, утопления, разрезания на части.

Богатырь Мекеле убил убийцу своего брата, труп его сжег и пепел рассеял по воздуху (Потанин, Очерки Монголии, IV).

Караты-хан убил Узун-ачака и женился на его сестре. Но Узун-ачак ожил, отыскал Караты-хана, его убил, а сестру привязал к хвостам двух жеребцов, которые ее разорвали (Потанин, Очерки Монголии, IV). 

Та же тема и в другой сказке: У богатыря Ховугу была сестра, которая помогла своему любовнику убить его. Но богатырь, благодаря целебным средствам, ожил. Он отыскал сестру и ее любовника; последнего изрезал на десять частей, а сестру привязал к хвостам девяти кобыл и разорвал на части (Потанин, Очерки Монголии, IV). 

Мать и сестра богатыря Тонджи-Мергена завели себе любовника. С их помощью любовник убил богатыря. Через три года богатырь ожил; он убил своего убийцу, а сестру и мать заставил ежедневно доить 80 диких кобыл. Кобылы убили их (Потанин, Очерки Монголии, IV).

Один богатырь победил другого и его жену сделал своей второй женой. Обе жены считали необходимым отомстить ему: первая за оскорбление, вторая за убийство мужа. Богатырь напился пьяным; его зашили в шкуру и бросили в море (Потанин, Очерки Монголии, IV).

Чрезвычайно жестокие формы кровавой мести встречаются в бурятских сказках.

Один старик обманным образом женился на двух девушках. Узнав про этот обман, молодые жены отомстили своему мужу: убили его, тело сожгли на костре, забрали все имущество и переехали к отцу (Бурятские сказки).

Сожжение виновного - обыкновенный вид кровавой мести. Мститель убивает убийцу своего родственника, собирает таежные деревья с верхушками и лесные деревья с верхушками, сжигает тело убитого, а оставшиеся кости и пепел разбрасывает лопатой (Бурятские сказки).

Богатый царь Бадма из одноименной сказки, узнав про злодейства своих двух старших жен, рассердился и спросил их: «Любы ли вам хвосты семидесяти соловых кобыл и вершины семидесяти красных лиственниц». После этого он одну старшую жену привязал к хвостам семидесяти соловых кобыл; привязав, кобыл отпустил и крикнул, семьдесят соловых кобыл разорвали ее на семьдесят частей и убежали в разные стороны. Другую старшую царицу привязали к вершинам семидесяти красных лиственниц и вершины отпустили; вершины семидесяти лиственниц выпрямились и разорвали ее на семьдесят частей. Все разорванные части поклевали сороки и вороны (Балаганский сборник).

Богатырь Ута-Сагат поехал воевать. Его завистливый дядя Хара-Сотон приехал к жене племянника, угрозами и побоями заставил ее выйти за него замуж. Богатырь вернулся победителем и, узнав, что произошло в его отсутствие, отомстил своему дяде: он поймал завистливого дядю за седые волосы и начал бить; потом приколотил его железными гвоздями к деревянному столбу на росстани трех дорог; под ним поставил деревянную бочку, а на деревянном столбе написал, что каждый едущий мимо должен от тела завистливого дяди Хара-Сотона отрезать кусок мяса и положить в бочку. Проезжающие так и делали (Балаганский сборник). 

Утонченный способ кровавой мести был введен в Австралии у нариньериев: жаждущий мести втыкает конец копья или острый конец кости в мясо разлагающегося трупа и оставляет его там на несколько недель, затем он пропитывает пучок волос трупным жиром, обертывает им конец острого нельери и таким образом одним уколом может привить трупный яд врагу.

Кровавая месть не ограничивается только лишением жизни виновного или близких ему людей. Мститель уничтожал или захватывал имущество обидчика, обращал в рабство близких ему людей. В этом можно видеть зародыши явлений будущего, когда конфискация имущества была необходимым результатом предания преступника смертной казни и когда его семья подвергалась той или иной ответственности.

Гудруна, мстя Атли, убивает детей, потом его самого, а после того сжигает его замок со всей челядью, какая в нем находилась.

Княгиня Ольга сжигает древлянский город, одних древлян убивает, других делает рабами.

У черкесов кровоместник убивает, сжигает хлеб и сено враждебного ему семейства, поджигает ночью сакли, крадет детей.

В монгольской сказке богатырь, мстя за смерть брата, убил убийцу, угнал его народ (рабов) вместе со скотом и собаками, захватил его золото и серебро, отца его заставил собирать аргысын и пасти скот, а мать - доить коров и выносить золу (Потанин, «Очерки Монголии», IV).

В другой монгольской сказке месть заключается в том, что мститель убивает убийц и затем берет себе в услужение всю их семью, кого в пастухи, кого в стряпки (Потанин, «Очерки Монголии», IV).

В бурятской сказке «Баян-Хара» богатырь Алтай-Шагай-Моргон убивает своего обидчика, сжигает его труп, затем поджигает его дворец, захватывает всех подданных, разный скот, золото, серебро, не оставив ни обрывка кожи, ни обломка ножа (Балаганский сборник).

Тот период в истории человечества, когда кровавая месть господствовала, когда она достигла апогея своего развития, есть период постоянной внутренней борьбы— bellum omnиum contra omnes.

Многие народы пережили этот период в доисторическое время. В начальной летописи сохранились лишь краткие указания на то, что такой период был когда-то. Так, у якутов остались следующие воспоминания о временах господства у них кровавой мести:

«В старину мы не знали ни законов, ни Бога... Кто был сильный, тот был и правый»... «В старину сильный и богатый, что хотел, то и делал»... «В старину люди постоянно между собой воевали, отнимали друг у друга скот, уводили женщин. Кто что хотел и мог, то и делал»... «Древним якутам убить человека казалось так же просто, как убить еврашку»... «Старинные якуты не работали, сена не косили, а только то и делали, что шатались с места на место, грабя и убивая»

У полинезийцев и меланезийцев кровавая месть сохранила полное господство до недавних времен. «Мне кажется, - писал Кук, - что новозеландцы живут в постоянном страхе взаимных нападений. Немногие племена не питают уверенности, что они не потерпели несправедливости от какого-либо другого племени и не думают постоянно о мести».

Состояние постоянного страха за жизнь, здоровье, свободу и имущество, состояние полной необеспеченности личной и имущественной безопасности, состояние вечного самоуправства, насилия и произвола долго существовать не могло, ибо при нем было немыслимо общежитие. Необходим был выход из этого состояния. Люди упорно стремились найти такой выход и находили его. Не тот выход, который придумали представители школы естественного права, не заключение договора об образовании государства на основе указаний разума. Перед ним лежал другой путь, единственный, по которому он должен был пойти и пошел: путь медленного и постепенного ослабления самоуправства и водворения начал права.

Кровавая месть постепенно ограничивалась. Начало этих ограничений скрывалось в глубокой древности. С течением времени они увеличивалась все более и более, а кровавая месть вымерла.

Круг преступлений, вызывающих кровавую месть, сужался. Сужался круг мстителей, а также круг лиц, которым можно мстить; в частности освобождались от мщения лица невинные. Появлялись убежища, дававшие защиту преследуемому от мстителя. Устанавливался јuѕ tаlionis. Устанавливался предельный срок, до которого можно мстить. Начинали практиковаться различные способы примирения обидчика с мстителем; в частности практиковались заменяющие кровавую месть денежные выкупы. Последние применялись чаще и чаще и приобретали значение господствующей формы наказания. Появлялась система выкупов, заменившаяся впоследствии системой личных кар, налагаемых государством в интересах государственных. Кровавая месть выходила из употребления, ибо при государственном характере наказания не было места произволу частного лица.