Начиная от деревни Черемшанки, Аткинсон поплыл в лодке вниз по течению. Была чудная, тихая и теплая ночь, а полная луна освещала всю окрестность. Необыкновенное очарование окружало сверкающую поверхность пространного водяного зеркала и ближайшие к нему черные массы гор, из среды которых выглядывали снежный Алтай. Когда лодка плыла мимо одного острова, поросшего ивняком, то плеск, волн и шум, производимый ударами весел, вспугнули бесчисленные стаи водяных птиц. К двум часам ночи путники прибыли к Верхней Пристани, где были приняты весьма радушно. Для дальнейшего плавания путники приступили к устройству плотов. Для этого были сделаны две небольшие лодки, соединенные поперечными досками. Недоверие, которое Аткинсон возымел к этому ковчегу, скоро оправдалось на деле, ибо едва только судно отчалило от берега, как вскоре одна из лодок стала черпать воду, и путешественники с трудом добрались назад до берега, где опять принялись чинить плот.

Вскоре опять наступила сырая, холодная, осенняя погода, сопровождаемая бурями с дождем, градом и снежной вьюгой. Первую ночь Аткинсону пришлось провести на казацком пикете в избе, где тараканы так и пищали. Но еще хуже провели путешественники следующую ночь. Будучи вынуждены страшной непогодой искать где-нибудь убежища, они остановились на ночлег на берегу реки, в отвратительной хижине. Оконные рамы, вместо стекла, были завешены затрапезными тряпками. Ветер гулял по всей избе, проходя в щели между бревнами стен, а сквозь дырявую крышу дождь лил ручьями, так что Аткинсон вынужден был растянуть над головой платок в виде дождевого зонтика, чтобы хоть немного защитить себя от падающих капель. Что же касается до обычных обитателей этой хижины, то они показались Аткинсону больными, бедными и грязными, и Аткинсон благодарил Бога, когда на следующий день ярость непогоды улеглась, и он опять получил возможность подышать свежим воздухом.

На следующий вечер, поздно к ночи, путешественники достигли Туловского Зимовья, где судьба опять забросила их в избушку, чуть ли не хуже и отвратительнее прежней. На пространстве до 15 футов в квадрате помещалось двое при смерти больных хозяев избы, четыре женщины и трое детей, - настоящие живые скелеты. К ним присоединилось еще шестеро барочников, которых буря вынудила искать убежища, а тут явился еще Аткинсон со своими девятью спутниками, так что набралось всего до двадцати пяти человек, которые все добивались местечка, где бы приютиться.

Пол в избушке был высоко устлан пропревшей соломой, которая издавала вонь, что больше походила на навозную кучу. К тому же, мокрое платье набравшейся туда толпы людей, из которых некоторые были тяжело больны, выделяло удушливые испарения, а в заключение всего каждый новый порыв ветра нагонял из печной трубы целое облако едкого дыма и копоти, отчего пребывание в этой трущобе становилось еще невыносимее. Хотя добродушные хозяева и предложили путешественникам ночлег на одной из палатей, устроенных вдоль всей стены, но Аткинсон не мог оставаться на всю ночь в этом месте. Напившись чаю, он отправился в свою лодку, и там, закутавшись в шинель, расположился коротать ночь под открытым небом.

За все неприятности этой беспокойной ночи, Аткинсон был вознагражден на следующую ночь, которую он провел уже в Усть-Каменогорской пристани у управляющего пристанью. При помощи его и казацкого офицера, Аткинсон окончил все необходимые приготовления для поездки в степь и собрал много полезных сведений о предстоящем пути. Запасы все были упакованы, рисунки были уложены в кожаный мешок, а оружие приведено в порядок. В одно прекрасное осеннее утро, переправившись на другой берег Иртыша, он нашел там поджидавших его телегу с ямщиком и двух хорошо вооруженных людей, которым было поручено сопровождать его до ближайшего казацкого форпоста.

Джунгарская степь расстилалась между левым берегом Иртыша, озером Зайсан и Тарбагатайскими горами. Переступив границу степи, Аткинсон в течение нескольких часов проезжал через обширные гранитные холмы, на которых почти вся растительность уже высохла. Недалеко от Иртыша он увидел могилы, сложенные из дикого камня: в середине самая большая, а кругом другие поменьше. Но ни об этих могилах, ни о большей части прочих надгробных памятников, разбросанных в степи, не удалось собрать достоверных сведений. Письменных памятников у местных жителей не имелось вовсе, а сказания, которые сохранились в старинных народных песнях, отчасти были сбивчивы и темны, отчасти же мало разработаны.

К ночи Аткинсон остановился на одном небольшом золотоносном прииске, где директором был ссыльный поляк - человек весьма образованный и необыкновенно предупредительный. Хотя вплоть до самой границы было несколько приисков, богатых золотом, но прииск, где остановился путешественник, был обязан своим существованием не столько изобилию благородного металла, сколько спекулятивной горячке. Какой-то важный господин привез в Петербург великолепные пробы золота, утверждал, что они добыты из этого прииска и притом рассказывал такие чудеса, что вскоре соблазнил многих принять участие в затеянном им предприятии. Собрав в Санкт-Петербурге около 100 000 рублей, он составил компанию, и отправил несчастного поляка, в качестве директора, в степь, откуда тот, несмотря на все свои усилия, не смог, в течение восемнадцати месяцев, добыть ни одного фунта золота. Таким образом, несчастный директор чуть не стал искупительной жертвой раздраженных акционеров, которые решились излить на нем свой справедливый гнев, и если он и был спасен, то только благодаря доказательствам и заступничеству Аткинсона, который впоследствии хлопотал за него у некоторых влиятельных лиц.

Несравненно выгоднее и полезнее этой частной спекуляций оказалось заложение и разработка серебряных рудников в южной части этой степи, в Чингис-Тау, горном кряже, который лежит на северо-восток от озера Балхаш. Крымская война вызвала особенную потребность в серебре и свинце, и горным инженерам было поручено приложить всевозможные старания к поиску новых рудников, которые были бы расположены ближе отдаленных нерчинских рудников. Одной партии горных инженеров удалось открыть, летом 1852 года, в отраслях Чингис-Тау, следы богатых и обширных сереброносных жил. Казахи, которым принадлежала эта область, хотя и знали про существование руды, но не считали ее дорогостоящей. Как рассказывал Аткинсон, родоначальнику кочевавшего там племени, пользовавшемуся титулом султана, предложили продать весь требуемый участок русским. С этой целью устроили обоюдный съезд, причем предполагалось заключить условие о продаже. Хотя среброносная область была расположена недалеко от казацкого форпоста Аягуза, но русское правительство опасалось возбудить общую вражду кочевых племен и лишиться возможности производить разработку рудников. Начальник алтайского горного округа в торжественной процессии посетил султана. Пока на переменах можно было получать казацких лошадей, до тех пор он ехал в великолепном экипаже - карете со стеклами, для кочевников совершенно невиданное зрелище. Но когда пришлось впрячь в карету степных скакунов, оказалось невозможным продолжать путь не только в карете, но даже и в легком тарантасе. Несмотря на все эти затруднения, горный начальник благополучно прибыл к султану. Казахи также сделали со своей стороны различные приготовления для торжественного приема гостей. Для помещения русских поставили несколько новых юрт, и в тех юртах, которые предназначались для более знатных лиц, пол был устлан дорогими коврами, а стены выложены шелковыми тканями. Первоначально была подана закуска, состоявшая из чая, высушенных абрикосов и изюма, а потом следовало и главное угощение - разные кушанья из конины, баранины и риса. Особенно деликатным угощением служил рис с отваренными абрикосами. Кроме того нижним чинам подавался суп из кирпичного чая (китайский чай с бычачьей кровью, приготовляемый в виде темных плиток, имеющих форму кирпичей) с молоком и мукой. Для желающих был приготовлен кумыс (перебродившее кобылье молоко) и ядран (отваренный в молоке и высушенный сыр). За такое радушное гостеприимство русские отблагодарили казахов обедом на европейский лад. Столы казахи не использовали, а потому вместо мебели были употреблены несколько сдвинутых вместе сундуков. 

После некоторых предварительных любезностей и взаимного уважения, горный начальник прямо обратился к султану с вопросом о цене покупаемого участка. Султан, который, вместе с главными своими советниками, муллами и прочими влиятельными лицами, уже осмотрел надлежащим образом эту местность, нисколько не колебался на счет продажи области, не представлявшей для его подданных ни малейших выгод. Он объявил, что согласен продать избранный участок за 250 рублей серебряной монетой, еще сто рублей дали муллам и прочим старшинам. Сверх того он хотел для себя большую золотую медаль. Он также согласился на то, чтобы русским была уступлена полоса земли вдоль подошвы гор, служащие пастбищем для скота. Однако немалые затруднения со стороны казахов возникли тогда, когда дело коснулось продажи части реки, омывающей указанную местность. Казахи утверждали, что река им необходима для водопоя скота. Русские настаивали на непременной уступке им части реки, потому султан объявил горному начальнику, что ему необходимо об этом посоветоваться с прочими старшинами. На это ему возразили, что нескольких месяцев было достаточно, чтобы обдумать дело основательно и прийти к решению, и что если он не даст согласия на эту сделку немедленно, то русские прекратят переговоры и уедут домой. Впрочем, казахам сказали, что они могут поить свой скот в реке сколько им угодно, но только выше и ниже того места, где будут производиться горные работы. Одновременно с угрозами, русские прибегли к другому способу склонить упорствующего султана на соглашение. Двести пятьдесят блестящих серебряных монет было выложено на стол перед султаном, а сто рублей перед муллами. Сверх того, перед султаном еще была выложена большая золотая медаль на широкой красной шелковой ленте, а также великолепная одежда из тяжелой шелковой материи ярко-красного цвета, вместе с отличной дорогооправленной саблей. Подобная же сабля была назначена в подарок и мулле, а прочим почетным лицам, каждому - по яркому шелковому халату и по золотой монете совершенно свежего чекана. Все это преодолели сомнения и колебания султана и его правоверных советников. Таким образом, план горного начальника удался: условие о продаже рудной местности было скреплено приложением печати султана, мулла подписал его.

Поблизости того грустного Эльдорадо, где находился Аткинсон, находился казацкий караул, состоявший из восьми человек, где следовало получить свежих лошадей и новых провожатых. Кроме того, из числа работавших в руднике казахов, поляк-директор дал Аткинсону в проводники, для указания местности к озеру Зайсан, двух молодцов. Между прочим, путешественник узнал от хозяина много подробностей об удивительном обычае, существующем среди казахова, под названием баранты.

Барантой называли сопровождаемые грабежом и разбоем, наезды, при случае которых казахская молодежь старалась показать свою ловкость и удаль. Баранта доставляла возможность наживы и отличия младшим сыновьям зажиточных семейств. Наконец, под барантой разумели месть, переходящая из рода в род, и сопровождаемая взаимным кровопролитием и убийством, продолжающимся до тех пор, пока роды, находящиеся в баранте, не придут в окончательное истощение. Управляющий заводом рассказывал Аткинсону, что, месяца за два перед тем, довольно многочисленное общество казахов едва только расположилось станом недалеко от Иртыша, как вскоре пастухи, сторожившие стада общества, были перепуганы появлением на горизонте нескольких всадников. Опасаясь, что то были передовые разъездчики какой-нибудь разбойничьей шайки, они произвели тревогу по своему стану. Но следующий день прошел совершенно спокойно. Спустя после того несколько времени, в одну из наиболее темных ночей, вдруг раздался яростный лай казахских собак, и в стан ворвалась шайка разбойников. Завязалась отчаянная схватка. Между тем, как все вооруженные люди обратились в одну сторону стана, с другой стороны появилась новая шайка разбойников, которые принялись на свободе грабить все, что им попадалось. Когда нападение кончилось и рассвело, то оказалось, что разбойниками было отбито 300 лошадей и 42 верблюда. Кроме того, четверо казахов из лагеря были убиты, а две женщины и трое детей были уведены разбойниками. Из числа участников в ночном нападении трое лежало распростертыми на поле битвы, и двое были так тяжело ранены, что в тот же самый день померли.

По большей части, разбойники имели обыкновение, во время производимых ими нападений, одеваться в самые худшие платья, и вообще употребляли особые старания, чтобы их невозможно было узнать. Этим способом, они обычно надеялись избавиться от мести лиц, пострадавших от их грабежа. Хотя они при этом и старались избегать убийств, но, тем не менее, подобные схватки редко обходились без смертей. Вообще казахи старались ограничиваться употреблением копий, дубинок и арканов, при помощи которых угоняли лошадей, и не допускали пастухов защищаться. В случае надобности, при рукопашных схватках, страшную роль играл ручной топор. Если при подобном нападении случалось убийство, то убийца, в случае поимки, наказывался смертью. Иногда ему дозволялось откупиться деньгами. Во время одной баранты, молодому казаху, отыскивавшему похищенное у него стадо, удалось нагнать грабителей. Один из последних бросил в преследователя копьем, которое прокололо его навылет, так что тот пал мертвым на месте. Убийцу тотчас же схватили и связанного выдали родственникам убитого. Все надеялись, что родственники удовольствуются выкупом, но молодая жена убитого была приведена в такое раздражение своей потерей, что решительно отказалась от всякой мировой. Убийца был выдан ей, и она собственноручно заколола его кинжалом. Его похоронили одновременно с его жертвой.

Когда, во время своего вторичного путешествия, Аткинсон колесил по степям между Семипалатинском и Аягузом, ему случилось однажды заехать к султану Батыру, еще бодрому старику, обладавшему довольно значительным состоянием, с многочисленной семьей. Старик рассказал ему об одном трагическом событии, случившемся в его ауле.

Старший из сыновей султана, достигнув совершеннолетия, изъявил желание отделиться от отца и жить собственным домом. Отец выделил ему, на первых порах, для обзаведения хозяйством, табун в 1 000 лошадей, с соответствующим числом верблюдов, 2 000 голов рогатого скота и 5 000 овец. Оказалось, что этого было недостаточно для честолюбия сына: он рассчитывал получить половину всего имущества своего родителя. Поэтому, чтобы иметь возможность увеличить свое богатство, сын удалился со своими стадами в отдаленную, пустынную местность, откуда мог удобно производить грабежи. Множество отчаянных джигитов присоединилось к нему, и шайка его вскоре сделалась ужасом степей, на несколько миль в окрестности. Подданные султана знали о занятиях молодого наследника, но не боялись за добро своего господина, так как вообще почтение к предкам признавалось у казахов за главную добродетель. Однажды ночью в ауле султана распространилась тревога: собаки подняли сильный вой и лай, а пастухи, припав ухом к земле, вскоре услышали отдаленный топот лошадей, которые приближались по направлению к аулу. Все начали тотчас же готовиться к отпору, ожидая ночного нападения. Нападение было произведено конной шайкой грабителей, и в ночной темноте, только при слабом мерцании огней, еще не загашенных в некоторых юртах, возгорелась жаркая борьба, где главную роль играли ручные топоры. Бой сосредоточивался на одном конце аула, и туда устремлялись все способные защищаться. Между тем, с другого конца аула внезапно ворвалась вторая шайка, которая, пользуясь общим смятением, стала беспрепятственно отгонять стада. В то время, как самая жаркая схватка происходила у ставки султана, один из грабителей, пораженный топором, свалился со своей лощади возле самых дверей султанской юрты, и вдруг, при свете огня, султанша узнала в раненом разбойнике своего сына. Отчаянные вопли ее возвестили всему аулу это нечестивое дело. Все пришли в ужас, услышав о таком безбожном поступке бесстыдного сына, осмелившегося осквернить отцовский кров. Между тем, прочие грабители воспользовались паническим страхом, овладевшим большей частью казахов, и угнали целый табун из 3 000 лошадей, захватив, в то же время, несколько женщин и своего раненого атамана. 

Что касается огнестрельного оружия, то казахи имели его у себя немного, и редко использовали во время грабежей. Порох был очень плох, а получаемый от китайцев и того хуже. Русским, к слову, очень строго запрещали продавать этот продукт казахам. 

На второй день своего странствования по степи, в направлении к озеру Зайсан, Аткинсон добрался до казацкого пикета Кокпекты. Окрестности этого караула представляли так же мало любопытного, как и местности, виденные им накануне. Единственным приятным разнообразием служила небольшая горная цепь, на гребне которой были разбросаны большие камни. Вид одного из этих камней был в особенности замечателен: точно исполинская голова монаха, покрытая клобуком и украшенная распущенными по бокам волосами. Это оригинальное геологическое образование было известно у казахов под названием Калмык-Toлoгyй. О происхождении его предание сохранило следующую сказку. 

«Когда-то, очень давно, жили в тех местностях два необыкновенно сильные исполина: отец и сын. Раз как-то вздумали они строить мост через Иртыш, в том самом месте, где теперь стоит Усть-Каменогорск. Для этого каждый из них, выбрав из возвышающегося к югу оттуда хребта Тарбагатая по одной горе, взвалил ее себе на спину и потащил через степь. К вечеру они остановились отдыхать и сложили свою ношу. Между тем, юным голиaфом овладели любовные мечты, и он стал проситься у папаши, чтобы тот отпустил его повидаться с невестой, жившей около озера Зайсана. Старик рассердился, и хотя не отказал в просьбе сына, но приказал ему недолго отлучаться, и тут же упрекнул его, что калым за невесту еще не заплачен. Сын, конечно, не поперечил ни в чем отцу, и обещал ему возвратиться как можно скорее. Между тем, прелести его красавицы-невесты так сильно на него подействовали, что он долго засиделся на берегу озера Зайсана, и только тогда вспомнил об обратном пути, когда утреннее солнце осветило весь горизонт.

Старик отец, вне себя от раздражения за поступок сына, взвалил уже свою ношу на плечи, и, когда прибежал сын, с бешенством обратился к нему, приказывая ему присесть, чтобы и на него взвалить половину торы. Повинуясь этому приказанию, сын присел на землю, но старик от злости выпустил из рук исполинскую ношу и страшная масса, в падении своем, раздавила разом отца и сына, погребя их обоих под своими развалинами.

Между тем мать-великанша, которая оставалась дома, после долгого и тщетного ожидания, волнуемая злыми предчувствиями, решилась, наконец, отправиться на поиски за мужем и сыном, и вскоре узнала о случившемся несчастии. В страшном отчаянии, она упала на землю и начала плакать так горько, что, по временам, вместо слез, из глаз ее лились капли крови. Наконец, несчастная от сильного горя превратилась в камень, и киргизы, передавая теперь этот рассказ путешественникам, указывают на утес Акташ, - что значит в переводе белый камень, - находящийся в расстоянии часа времени к югу от той же самой группы»

При последующем посещении степи, когда Аткинсон проезжал из Семипалатинска, направляясь вдоль ряда казацких постов к Аягузу, ему удалось видеть другой такой же горный гребень, воздымавшийся над плоской равниной, в виде ряда обрывистых скал, и в некоторых пунктах поднимавшийся до высоты 2 000 футов. Он состоял из гранитных пород. Местность эту часто посещали в то время казаки с ближайшего поста, приезжая для охоты за дикими баранами, которых немало водилось в тех горах. Большая часть отдельных горных масс, вообще отличающихся странными формами, получила от казаков особые прозвания, довольно удачно соответствующие действительному их виду: так одна скала, имеющая около 250 фут. длины и 100 фут. вышины, носила название тигра, другая верблюда, третья петуха, а одна масса гранитных столбов, имевшая весьма оригинальный наружный вид, известна была под прозванием: «черт с братией». 

На следующий день, Аткинсон продолжал свою поездку, в сопровождении шести казаков и своего слуги. При нем также находилось шесть лошадей для перемен и для перевозки тяжестей. Русские начальства даже запрещали, особыми предписаниями, разъезжать по степям иначе, как небольшими караванами, не менее восьми человек вместе, для того, чтобы, в случае нападения со стороны казахов, иметь возможность дать им отпор. В течение дня, Аткинсону несколько раз попадались места, на которых прежде были расположены аулы, но обитатели этих аулов уже перешли на зиму к берегам озера Зайсан и в горы Тарбагатая.

Степное пространство не принадлежало никому исключительно, и не имело определенного владетеля, но у казахов, вследствие многолетнего использования этой степи, вошло в правило, что каждый род и даже каждый аул имел свой определенный округ, в пределах которого он мог в течение года пасти исключительно свои стада. Запасов сена на зиму кочевые племена не делали, но каждый аул удерживал за собой находящийся в его пользовании участок пастбища на зимнее время года. Казахи, жившие в западной части степи, переселялись на лето в открытые пространства, а на зиму перекочевывали к берегам озера и в долины гор. Другие же племена, жившие далее к востоку, придерживались обратного порядка, выгоняя свои стада на лето в долины алтайских гор, где находили изобилие в воде и защиту от мошек.

На географических картах, в окрестностях Зайсана показывались, кроме Иртыша, еще несколько других рек, впадавших в это озеро. Через русло одной из этих рек Аткинсону пришлось проезжать в эту поездку, но в то время года не было и следов воды в этой реке, а виднелись лишь несколько маленьких лужиц. Между тем, весной, когда снег таял, речка эта тоже превращалась в бурный поток футов двадцати или тридцати в глубину и на четверть часа пути в ширину.

Путешественники надеялись к вечеру доехать до ближайшего казахского аула. Когда они добрались до указанной им местности, то нашли на месте одну только юрту, в которой оставалась старая женщина для присмотра за своими больными детьми. Женщина была в длинной бараньей шубе. Из ее четверых детей, трое были больны. Несчастные создания валялись совершенно голыми на войлочных попонах, сделанных из верблюжьего волоса, покрытые половинками старых полушубков. Аткинсону доставило истинное удовольствие то, что он мог напоить бедных детей чаем с сахаром, после чего, несмотря на сумерки, он решился взобраться на лежащее поблизости возвышение, на котором было разбросано несколько могильных памятников. Открывшийся ему оттуда вид во все стороны на широкую пустынную степь показался ему заслуживающим внимания. Еще при дневном свете он заметил в отдалении поднимающийся дымок, и вообразил, что то был признак близости аула, но проводники скоро его разубедили в том, объяснив, что замеченный им дым происходил от пожара в степи. Казахи пускали подобные палы в степи в особенности весной. Огонь, раздуваемый ветром, быстро распространялся по всей степи и легко истреблял всю старую высохшую траву, а оттого земля получало хорошее удобряющее средство в золе и пепле, остающемся после пожара, и вместе с тем молодая, свежая трава могла беспрепятственно расти, не заглушаемая старой травой. Когда стемнело, Аткинсон мог ясно различить полосы огня, на несколько миль в ширину, которые, то быстро, то медленно подвигаясь, все более и более расширялись. Высохшие русла рек, а также попадающиеся на пути голые каменистые пространства, полагали пределы распространению пожара в тех случаях, когда огонь не тух от внезапного дождя.

Проведя ночь в юрте казашки, путешественники поднялись на следующий день в путь, вслед ушедшему вперед аулу. Вскоре затем и старуха, захватив свои пожитки, пустилась тоже в дорогу, для присоединения к прочим своим землякам. Относительно устройства юрт, то здесь заметно, что оно было одинаково у всех степных народов, как у татар и казахов, так и у калмыков и монголов. Сначала делался переплет из ракитовых жердей, утвержденных крест-накрест, вышиной в четыре фута. На перекрестах жерди связывались кожаными ремнями. Когда казахи трогались в путь, то переплеты эти складывали и помещали на спинах верблюдов, а когда надо расположиться лагерем, то переплеты расставляли кругом, причем оставлялось отверстие в том месте, где должна быть дверь юрты. К этим переплетам сверху привязывались ремни, в равном расстоянии друг от друга, несколько других ракитовых жердей, которые вверху все прикреплялись к одному кольцу, и все это покрывалось толстым войлоком, выделываемым из верблюжьего волоса и овечьей шерсти. Днем дверное отверстие оставляли свободным, а на ночь оно закрывалось спускаемым вниз висячим войлоком. Посреди юрты разводили костер, на который ставился таган с котелком, а вокруг костра, в холодную погоду, обитатели юрты грелись, сидя на корточках. Дым выходил через оставляемое вверху юрты отверстие в виде кольца. В суровую погоду, когда хозяева ложились спать, отверстие это закрывалось, и в юрте становилось довольно тепло. Вокруг зимних юрт, которые обычно устраивали в местах защищенных, делали предохранительные стенки из камней, накладываемых друг на друга, вышиной в два фута.

Что касается топлива, то степь была очень бедна этим материалом, и терпела в нем большую нужду. Преимущественно для этого употреблялся помет лошадей и верблюдов, который поэтому собирался казахами весьма тщательно, вокруг их юрт. Топливо это давало очень скудный тлеющий огонек, без яркого пламени, а так как в юртах никакого другого освещения не было, то ночью было трудно отыскать какой-нибудь аул. Только изредка, в исключительных случаях, казахи имели возможность жечь ветки кустарника, кое-где попадавшегося в некоторых низменностях. Для этого в особенности пригодным признавали кустарник особого рода акаций, которая горела скоро и давала хороший свет. Зато ветви различных видов таволожника росли плохо и скоро угасали. В восточной части степи попадались, в огромном количестве, кустарник саксаула, наиболее предпочитаемый в тех местностях для топлива. Уголь от него долго сохранял жар и нередко даже на следующий день оставался тлеющим под пеплом. Кустарник этот рос обычно в степи, и отличался странной формой, походя на связку лакированных прутьев зеленого цвета, вышиной вдвое больше человеческого роста. Листьев на кустарнике этом никогда не было, но во время цвета он густо покрывался большими желтыми цветами.

К вечеру Аткинсон добрался со своей небольшой партией благополучно до аула, который отыскивал, и застал мужчин в хлопотах о том, чтобы поскорее напоить лошадей и скот, которые только что перед тем вернулись домой. Колодезь, из которого черпали воду, имел не более десяти футов глубины. У пастухов были надеты только шаровары да сапоги, а верхняя часть оставалась обнаженной: то были все здоровье, красивые молодцы с загорелыми лицами. При водопое скота наблюдался следующий порядок. Вперед пускали баранов и коз, которые подходили к водопойному желобу небольшими кучками, штук в двадцать разом. Когда одна кучка утоляла жажду, ее отгоняли, а на место ее пускали другую. Зато с лошадьми было гораздо больше возни: обычно они все разом бросались к воде, стараясь одна другую отогнать, причем друг друга кусали и лягали. В подобных случаях, тотчас же раздавался свист бичей, которыми пастухи начинали стегать драчливых лошадей, а тех, которые задирали других, вовсе отгоняли. В наказание их пускали к водопою под конец. Верблюдам давали пить отдельно. По причине довольно холодного климата, казахи держали этих животных сравнительно в небольшом числе, и в зимнее время, для предохранения их от слишком сильной стужи или непогоды, устраивали для них особые убежища, прилаживая для этого между юртами нечто вроде палаток, или же просто укутывали их попонами.

Путешественники были приняты весьма радушно. Им не только предложили особую юрту для ночлега, но даже в честь их зарезали барана. Но Аткинсон, был настолько неосторожен, что позволил себе быть свидетелем процесса приготовления пищи. Тут он увидел большой железный котел, в котором приготовлялась пища. Вместе с тем он увидел и то, как в котел клали не только отдельные части бараньей туши, но и внутренности, так что у Аткинсона исчезла всякая охота к еде, и он решительно отказался от участия в пиршестве. Зато сопровождавшие его казаки были менее разборчивы на этот счет. Когда им объявили, что баранина готова, они уселись вокруг разведенного огня и принялись угощаться вареным мясом. Между тем подле казаков образовался другой кружок из казахов, которые стали помогать им в уничтожении баранины, а что для человеческих зубов было слишком, жестко и твердо, то поступало тотчас же в распоряжение собак, и не прошло получаса, как от цельного сваренного барана не осталось ни кусочка. В то время, пока происходило это пиршество, Аткинсон сварил себе чашку чаю, и подкреплял себя кое-чем из взятого им путевого запаса.

Следующий день должен был привести путешественника к цели его стремлений, к озеру Зайсан: там он надеялся встретить великолепную панораму, достойные внимания пейзажи и широкую, блестящую, зеркальную поверхность озера. Дорога пролегала через однообразную, песчаную, а местами и каменистую местность. Наконец, показался камыш - верный признак близости большого озера. Проводники Аткинсона объявили ему, что они уже находятся у самого озера, и что во время разлива вод или в дождливое время года, озеро разливается до того места, где они ехали, так что местами имеют тогда около 10 и даже около 15 миль в ширину. Несколько часов ехали они, встречая повсюду, в болотистой почве, многочисленные следы кабанов, рывшихся там, но ни животных этих, ни водяной поверхности не было еще видно. Поздно уже под вечер Аткинсон остановился со своими спутниками на ночлег в казахском ауле, возле самого озера, и действительно в одном месте, сквозь камыш, он мог кое-как различить озеро. Но в ауле не было лодки, и Аткинсон не мог прогуляться по открытому озеру.

Султан, у которого остановился на этот раз путешественник, был больше знаком с западными законами гостеприимства. Пол в юрте, в честь знаменитых гостей, было устлан драгоценными коврами. Чай был подан в сервизе из китайского фарфора, и к нему были разносимы сушеные плоды отличного вкуса, мелкий изюм (кишмиш) и нежные абрикосы. Плоды эти кочевники получали из южных стран, выменивая их на скот, кожи и войлок. Аткинсон на этот раз был столько благоразумен, что не решился любопытствовать насчет поварского искусства казахов, и потому с аппетитом скушал кусок жареного ягненка, который подан был ему казаками.

Что касается хозяина, то Аткинсон заметил, что он держался прилично и имел довольно внушительную наружность. Хотя он и не отличался высоким ростом, но был сложен плотно и правильно. Он был в черном халате из китайского бархата, который был подвязан, вместо пояса, малиновой палью. На голове красовалась шелковая шапочка, вышитая серебром, а на ногах были сафьянные сапожки красного цвета. Относительно сапогов следует заметить, что казахи носили их с высокими каблуками, так что даже неловко было ходить в таких сапогах. Впрочем, казаху не приходилось много расхаживать на земле, потому что, по большей части, если он не сидел в юрте на ковре с поджатыми ногами, то непременно разгуливал где-нибудь на коне.

Хотя Аткинсону и удалось добраться до берегов озера Зайсана, но ему, кроме того, желательно было взглянуть и на саму поверхность озера. Поэтому едва только хозяин заикнулся, что в расстоянии двух часов пути от аула, близ того места, где Иртыш вытекает из озера, находилась казацкая рыбалка, из которой вид на поверхность озера не прегражден, он уже набрал несколько проводников и, немного позавтракав, пустился в дорогу. Вместе с тем Аткинсон рассчитывал и на то, что ему дорогой удастся выследить какую-нибудь дикую свинью, и таким образом добыть себе вкусное жаркое. Но обе эти надежды оказались тщетными. Самих животных не оказалось нигде, несмотря на то, что следы их пребывания были довольно многочисленны. Наконец, Аткинсон добрался и до рыбалки, увидел расположенные там избы казаков, но и тут не нашлось местечка, откуда бы можно было взглянуть на открытую зеркальную поверхность озера. Все пространство кругом озера было покрыто лесом камыша и тростника.

Озеро Зайсан лежало по ту сторону русских пределов, во владениях, принадлежавших Китаю, но казаки производили лов рыбы не только в водах озера, но и до верхнего Иртыша, платя за это китайским пограничным властям небольшую подать. Для наблюдения за правильностью улова рыбы существовали у них особые надсмотрщики. В водах нижнего Иртыша ловились преимущественно осетры и стерляди, а в озере Зайсане и в верхнем Иртыше в особенности нельмы и таймени, а также налим и щуки. Осетрина и стерлядь считались наиболее ценными породами, и были весьма значительных размеров. Попадаются осетры от 3/4 до одного пуда весом. Число ежегодного улова осетров доходило до 3 000, а стерлядей до 30 000 штук. Осетра преимущественно ловили весной, причем хорошему улову их, по уверению рыбаков, в особенности способствовала мутная вода реки. Осетр, рыба крупная, выбирала для себя в воде наиболее глубокие места, и потому казаки располагали рыбалки преимущественно там, где реки вообще мелки, а глубокая вода ограничивалась только узкой полосой, проходящей посредине реки или близко берега. Тут они вбивали в грунт реки два крепких кола, между которыми протягивали канат, и привязывали к канату, на расстоянии полуаршина друг от друга, несколько удочек длиной в три фута. К каждой из этих удочек, привязывался крючок, в руку длиной, а подле крючка, на бичевке прикреплялась небольшой белый кусочек дерева, заменявший приманку. Осетры, которые держались в мутной воде, принимая эти кусочки дерева за рыбу, бросались на них с жадностью, и попадали на крючок удочки. Три раза в день канат снимался и пойманная рыба собиралась. Ее или тотчас же убивали, или сажали в огороженное пространство для того, чтобы сохранять живой. На верхнем Иртыше и в озере Зайсане рыбу ловили большими длинными сетями, которые забрасывали далеко в воду. В озере сети закидывали в особенности зимой, подо льдом. Крупная рыба или солилась или разрезывалась на половины, и таким образом сушилась. Спинной хрящ в сушеном виде продавался под названием вязиги монголам, маньчжурам и калмыкам. Из плавательного пузыря вываривался рыбий клей. Кроме того, при вываривании рыбы в воде добывался рыбий жир, который, во время поста, употреблялся в пищу, вместо масла. Затем еще высоко ценилась любителям и рыбья икра. Одно из любимых рыбьих блюд у казаков - это пельмени или рыбьи клецки. Для этого преимущественно бралась осетрина, которая мелко крошилась, и этими кусочками начинялись тонко раскатанные кружки пшеничного теста. К слову, казаки клали очень мало соли при приготовлении рыбы, так что она получала дурной запах и быстро портилась.

После своей неудавшейся поездки на берега озера Зайсана, Аткинсон возвратился со своими спутниками назад в аул. Подкрепив себя там еще раз прощальным обедом, он пустился в обратный путь. Несколько казахов сопровождали его до ближайшего аула. Но не успели еще путешественники добраться до цели поездки, как наступила ночь. Если днем бывало вообще нелегко отыскать на обширной, испещренной холмами степи аул, скрывающийся где-нибудь в углублении, то ночью, когда в аулах не было огней, подобная задача становилась еще более затруднений. В подобных случаях караван выжидал, не послышится ли откуда-нибудь лай собаки. Животные эти, которых обычно путешественники проклинали, нередко становились их спасителями. Продолжая держаться первоначально избранного направления, Аткинсон выслал вперед, с правой и с левой стороны верховых, которые должны были внимательно наблюдать, не послышатся ли какое-нибудь звуки, обличающие присутствие аула. И действительно после нескольких часов розысков, караван добрался до давно ожидаемого аула, а чтобы не быть принятыми за ночных грабителей и не подвергнуться неприятному приветствию из ружей, Аткинсон послал вперед, казаха, который должен был предупредить о прибытии путников. Встреча, сделанная каравану кочевниками, была весьма гостеприимная, и Аткинсон, отдохнув там хорошенько в течение ночи, на следующий день достиг казацкого пикета Кокпекты.

В Кокпекты Аткинсон провел веселый вечер в обществе казацких офицеров. За неимением шампанского гостям было предложено хлебное вино, причем казаки рассказывали множество забавных анекдотов и пели веселые песни.

На следующий день, 9 октября, на горизонте показался красивый светлый круг около солнца, предвещавший скорую перемену погоды. Поэтому Аткинсон, был очень доволен, когда добрался до золотоносных россыпей, где нашел радушный прием у управляющего. В особенности ему было приятно то, что опять представилась возможность объясняться на немецком языке, без переводчика, с управляющим, с его супругой и дочерями, и потом еще одним медиком, который хотя и жил на заводе, но имел обязанность лечить казаков в соседних селениях.

В следующие дни, как опасался Аткинсон, действительно разыгралась непогода: подул резкий, холодный ветер со снежных вершин Алтая и полил дождь, сопровождаемый градом и снегом. Аткинсон, сидя со своими новыми знакомыми в теплых комнатах, сообщали друг другу рассказы об испытанных ими приключениях во время путешествий, о красивых, живописных местностях, виденных ими в степи, и о характере и нравах ее обитателей. Впрочем, о последних ничего особенно похвального не представлялось сообщить, и именно как раз в то самое время в окрестностях, по полученным сведениям, шаталось много барантачей. Дней за восемь перед тем, двое казаков с заводов подверглись, в одном диком ущелье, нападению пятнадцати вооруженных казахов. У казаков было отбито, кроме лошадей и оружия, на 700 руб. драгоценных металлов золота и серебра, которые им было поручено отвезти с завода.

Так как период работ на золотых россыпях именно в то самое время, приходил к окончанию, то работавшие в россыпях казахи, готовясь откочевать в другие места, были заняты укладыванием своего добра: снимали юрты и убирали домашние пожитки, стараясь свои заработки спрятать куда-нибудь подальше. Наконец, распростившись надлежащим образом, они пустились в путь, бодро махая своим оружием, и крича, что дорого продадут свое добро разбойникам, если те осмелятся на них напасть.

Вскоре погода опять прояснилась, и хотя еще было свежо, но довольно хорошо, так, что Аткинсон, получив от своего хозяина в полное распоряжение двух лошадей и проводника казаха, решился совершить маленькую прогулку по окрестностям. Ближайшие места к россыпям заняты были низкими холмами, которые содержали золото. Далее шел ряд возвышений, по которым были разбросаны огромные обломки кварца. Продолжая идти вдоль этих возвышений, Аткинсон приблизился к горному кряжу, на котором он заметил стадо диких коз. Степные жители обычно называли их изюбрями. Аткинсону пришла мысль поохотиться. Осторожно начал он подниматься на вершину, где паслись изюбри, медленно пробираясь на своей лошади между скал. Но когда он взобрался наверх, то оказалось, что дичь уже разбежалась. Зато перед ним открылся великолепный вид на долину речки Исильксу, которая, извивалась среди зеленых берегов, обрамленных с обеих сторон утесами. Аткинсон так был восхищен открывшимся перед ним пейзажем, что тотчас же решился спуститься вниз, в долину, чтоб снять на бумагу некоторые пункты. Его спутник казах, языка которого он вовсе не понимал, начал ему объяснять что-то такое, смысл чего Аткинсон никак не мог себе растолковать. Предполагая, что проводник отговаривал ему спуститься вниз, и что он хочет отсоветовать ему это по причине крутости и неровности тропинки, ведущей к реке, Аткинсон слез с лошади и провел ее через места, наиболее опасные, под уздцы, потом опять вскочил на коня, и поскакал по тропинке, проложенной дикими животными, к реке. Между тем, проводник все продолжал объяснять Аткинсону что-то, чего этот никак не мог разгадать. Над головами их, с другого берега долины, возвышались великолепные группы скал, и Аткинсон вообразил, что казах хочет обратить внимание именно на эти пункты. Поэтому, переправившись через речку, которая оказалась не очень глубокой, он выбрал чудесное живописное местечко, и опустился тут на траву, среди кучки красивых цветов. Разложив свою маппу, Аткинсон принялся срисовывать наиболее интересующие его виды, а лошадь свою пустил подле себя щипать траву. Между тем, казах с напряженным вниманием следил за каждым движением артиста и, по временам, показывал на отдаленные утесы в долине. Наконец, Аткинсон заметил в некотором расстоянии под собой двух казахов верхом, и среди непрестанных декламаторских излияний своего проводника различила роковое слово «баранта». Тут у него как будто пелена свалилась с глаз, и смысл слов проводника сделался ему понятен. В это время из-за утеса показался еще третий казах, наблюдавший за дерзкими пришельцами, занимавшимися в такой дикой местности каким-то непонятным делом. Однако же вид, срисовыванием которого был занят Аткинсон, был слишком очарователен, и он не обращая внимания ни на каких разбойников, продолжал спокойно оставаться на своем прежнем месте еще целую четверть часа, и только уже по окончании рисунка, вскочил на лошадь и стал осматривать свое ружье. К ужасу своему, он вспомнил, что позабыл, пороховницу в доме управляющего прииском, и что таким образом в его распоряжении оставался только один выстрел. Между тем, намерение появившихся всадников отрезать ему обратный путь становилось ему все более очевидным, и в то же время, с другой стороны, показалось еще семь личностей подобного же разбора. Необходимо было прибегнуть к хитрости. Поэтому проводник, который очевидно не имел никакого желания столкнуться со своими земляками, пустился по дорожке, ведущей в сторону, и когда путники, благополучно проехав долину, выбрались на равнину, расстилавшуюся по ту сторону речки, то пустили коней в галоп, и помчались во всю прыть, обратно к заводу. Когда Аткинсон рассказал там, что он был в долине Исильксу, где занимался срисовыванием некоторых видов, то всеобщий ужас изобразился на лицах всех его окружавших. «Да, помилуйте!» - воскликнул управляющий, - ведь долина Исильксу слывет за самый опасный притон отчаянных разбойников и именно в этом-то месте были ограблены оба казака». Всеобщий страх овладел обитателями приисков до такой степени, что все бросились тотчас же приводить в порядок оружие, опасаясь ночного нападения со стороны рабочих, только что покинувших золотоносные прииски. На следующий день управляющий и все его семейство, уложив добытое на происках золото в повозки, пустились целым обществом в путь. Проезжая через разбойничью долину, все они держали заряженные ружья наготове, но дело обошлось довольно благополучно, и к вечеру общество добралось до одного аула, а на второй день достигло Иртыша, и Усть-Каменогорска.

В Усть-Каменогорске управляющий прииском остался со своим семейством на зиму, а Аткинсон, пользуясь еще стоявшей сносной погодой, решился предпринять вторичную поездку в степь и уже на следующее утро, взяв с собой двух казаков в проводники, пустился в дорогу. Проводникам было объяснено, в каком направлении они должны были искать аула, и пока еще было светло, казаки следили, не заметят ли где-нибудь в стороне поднимающегося облачка дыма. Однако уже стемнело, а аула все еще не было видно, так что путникам скоро пришлось пробираться в темноте, совершенно наугад. По временам, то один, то другой казаки останавливались, сходили с лошадей и, прикладывая ухо к земле, прислушивались, не раздастся ли в какой-нибудь стороне лай собак. Наконец вдалеке послышалось тявканье дворняжки. Следуя по тому направлению, откуда слышались эти звуки, всадники вскоре заметили блестящую поверхность озера, окруженного со всех сторон лагунами. Вдруг опять раздался сильный лай собак, на этот раз совершенно близко, и всадники увидели себя в нескольких шагах от аула, где их охотно приняли.

Хозяин юрты, в которую попал Аткинсон, был из разряда весьма подозрительных личностей. На голове у него была остроконечная шапка из лисьего меха с наушниками. Верхняя одежда его была сшита из лошадиной шкуры, с которой волосы не были содраны, и прямо на спине у него приходилась черная конская грива. Вместо пояса, талия его была перетянута шалью ярко-красного цвета и такие же сапоги были у него на ногах. На левой щеке виднелся широкий рубец, и молодец вовсе не скрывал, что получил этот почетный знак в баранте. Вообще, удачный разбойничий набег был делом чести для удалого казаха, в, особенности, если ему при этом предстояло выместить старую семейную вражду или удалось, не будучи узнанным, поживиться кое-чем. Что касается хозяйки, то она была в белом поясе и в таком же высоко-торчащем головном уборе. Вокруг них бегали дети, в овчинах бурого цвета. Несмотря на особенную наклонность к баранте, которой отличались кочевники, Аткинсон мог спокойно и безопасно отдыхать в ауле, ни мало не опасаясь за свою жизнь и добро. Гость для кочевника священная особа, пока он в ауле, - попадись он казаху где-нибудь в степи, тогда дело другое, и ограбить его в этом случае считалось делом молодечества и рыцарской отваги.

Находившийся при Аткинсоне слуга до того наслушался разных страшных историй о казахских разбойниках, что его начала трясти лихорадка. Поэтому он был крайне обрадован распоряжением своего господина, который приказал ему отправиться с лошадьми назад, а сам, под прикрытием нескольких казахов и казаков, пустился к ближайшему аулу. В этом ауле находилась резиденция султана Магомета, зажиточного казаха, расположившегося лагерем у подошвы Монастырских гор. После довольно продолжительной езды галопом, Аткинсон со своими проводниками достиг благополучно аула, и был принят султаном дружелюбно. Над входом в юрту возвышалось древко с черным конским хвостом, обличавшее сан обладателя юрты. Султану Магомету было уже под шестьдесят лет: то был невысокий здоровяк с добродушным лицом и небольшими глазами. Он был в великолепном шелковом халате с красными и желтыми клетками, перетянутом в талии белой шалью. На почтенной, осененной сединами, бороде красовалась шапочка, вышитая серебром. Хотя его три сына были уже взрослые парни, однако он имел еще довольно молодую жену, которой не было и тридцати лет. Эта казахская красавица была одета в черную шелковую рубашку, подпоясанную красной шалью. На голове у нее было нечто вроде кисейного чепчика с длинными концами, которые как крылья мотались по бокам. Что касается до ее цвета лица, то Аткинсон присовокуплял, что хорошая русская баня могла бы ей принести в этом отношении большую пользу. Сверх того, трое совершенно голых маленьких детей, забавлявшихся разными играми с молодой козой, свидетельствовали о семейном счастье этого патриарха.

Оружие Аткинсона привлекло особенное внимание казахов. Употребление затравочных капсюлей было дело совершенно новым для этих обитателей степей.

Что касается юрты султана Магомета, то устройство и убранство ее были настолько роскошны, насколько подвижное жилище кочевника может быть роскошным. Дорогие ковры украшали возвышение, на котором восседал хозяин, а по обеим сторонам, вдоль стен, стояли сундуки, наполненные сушеными плодами и ямбами. Ямбы суть куски серебра около 2,5 дюймов длины, 1,5 д. ширины и 1/4 д. толщины, получаемые казахами при продаже скота, сала и кож. На свертках войлока и ковров были разложены парадное седло султана, его парадный чапрак из бархата, вышитый серебром, и разные другие подобные принадлежности, сделанные из кожи и выложенные тонкими жестяными бляхами с серебряной оправой. Подобного рода изделиями в особенности славилась промышленность казахов. Аткинсон видел одну подобную сбрую, за которую дано было 50 лошадей. Боевая секира тоже была роскошно обделана серебром, а рукоятка ее покрыта кожей. Но самой любопытной вещью из предметов, находящихся в юрте, был кувшин для молока. Один подобный кувшин Аткинсону удалось рассмотреть внимательнее. Кувшин этот имел в ширину до 4,5, а в длину до 5,75 футов, был сделан из непромокаемой кожи и с одного конца был снабжен воронкообразным отверстием для наполнения его молоком. Зимой кувшины эти валялись без употребления, служа приятным, воспоминанием о минувшем веселье и утешительной надеждой на будущие лучшие дни. Но в апреле, когда кобылы начинали давать в изобилии молоко, кувшинам, этим возвращалось их значение. Каждый день, по два раза, утром часов в пять и вечером, кобыл доили, и сдоенное молоко в кожаных ведрах сносили в юрты, где их сливали в один общий кувшин. В продолжение первых 14 дней, из кувшина только изредка отливалось немного молока для пробы. К исходу же двухнедельного срока брожение достигало настоящего градуса. Таким образом, перебродившееся молоко становилось слегка опьяняющим. Напиток этот назывался кумысом и служил главным угощением. Гостям обычно его подавали в больших китайских деревянных чашах, и гость не только не отказывался от такого потчевания, но для него было бы величайшим стыдом, если бы он не осушил всей чаши. Поэтому казахи обычно до того привыкли к такому угощению, что не были в затруднении даже если бы им пришлось в один день навестить всех своих приятелей. Поэтому, достаточные казахи от изобильного употребления перебродившего кобыльего молока приобретали значительную полноту. 

Оставаясь несколько дней в этом ауле, Аткинсон постоянно предпринимал из него разные поездки в ближайшие горы. Там он видел удивительные горные формации, из которых некоторые имели замечательное сходство со старинными нормандскими замками, другие походили на пирамиды, такие правильные, что можно было предполагать, будто они сделаны рукой человеческой. В одном месте он даже заметил следы старой постройки, которые могли быть остатком от какого-нибудь храма или укреплений. 

В первый день своего пребывания в ауле, Аткинсон отправился вечером к Магомету пить чай. Так как было довольно холодно, то он, подлив в чай немного рома, ради шутки, предложил стакан Магомету. Тот сначала с отвращением отвернулся от дьявольского напитка, но эта комедия продолжалась только до тех пор, пока в юрте находилось семейство Магомета. Едва его сыновья вышли вон, как он сам, мигнув Аткинсону, принялся с наслаждением тянуть, сначала один стакан, потом второй, а потом и третий, так что Аткинсон стал уже беспокоиться отчасти за свой небольшой запас рома, а потом и на счет того, чтобы старик не свалился с ног. Наконец, он прибегнул к следующей выходке: налив чашку ромом, он незаметным образом зажег жидкость, и подал чашку Магомету. Виды горящего напитка привел его в такой ужас, что он, бросил чашку и уже более не решился даже пальцем дотронуться до адской жидкости.

Однажды ночью яростный лай собак и близкий топот лошадей разбудили весь аул. Оказалось, что шайка грабителей удачно приблизилась к аулу и, под защитой темноты, угнали до ста лошадей. Все мужчины бросились к оружию, и Аткинсон тоже был бы не прочь, в интересе своего хозяина, подстрелить кое-кого из грабителей, но ночь была до того темна, что не было возможности ничего распознать.

Наконец, погода окончательно испортилась. Половина октября уже миновала, и надлежало опасаться, что скоро наступит зима. Поэтому, распростившись со своими казахскими знакомыми, Аткинсон пустился в обратный путь, и через три дни добрался уже до берега Иртыша. Дорогой он останавливался на ночлеге в аулах, и в последнем ауле доставил двум казахским дамам особенное удовольствие тем, что дал им послушать, как шли его часы и, сверх того, подарил им снимок со своей печати из сургуча.

Окончательный исход Аткинсонова путешествия по степям вышел неудачен. Хотя первая неожиданность, встреча со стаей волков, кончилась ничем, зато другая случайность, а именно переправа через степную речку, имела совсем иные последствия. Дело в том, что во время переправы, лошадь Аткинсона, карабкаясь по камням, оступилась и всаднику пришлось выкупаться в холодной воде. Между тем, погода сделалась самая скверная: со снежных вершин Алтая подул холодный, резкий ветер, и начали падать попеременно, то снег, то град, так что Аткинсон, после шести или семичасовой прогулки в мокром платье, почувствовал припадки довольно сильной лихорадки. Таким образом, в Усть-Каменогорске ему пришлось пролежать больным более недели, в продолжение которой о нем имел отеческое попечение управляющий золотыми приисками, и уже к концу месяца он получил возможность продолжать свое путешествие в Барнаул.

Аткинсон имел случай посетить степь поздней осенью, в такое время года, когда она представляла самый печальный вид. Только горы могли еще представлять для него какой-нибудь интерес. Растения же все и травы были или побиты морозом, или истреблены огнем, или же просто пошли на корм для скота. Что же касается до физических свойств стран, посещенных Аткинсоном, западного Алтая и Джунгарской степи, то в этом отношении следует заметить, что с геогностической точки зрения обе эти столь различные между собой местности могут быть рассматриваемы как одно целое, главные составные части которого гранит и грюнштейн. Обе эти геологическая породы сменяли одна другую в довольно равномерной последовательности, и местами как будто вовсе вытесняли друг друга. К подчиненным породам грюнштейна относились различные зеленые сланцы, глинистый сланец, граувака, кварц, яшмовый слой, а к подчиненным видам гранита - порфир и роговик. Аткинсон, не бывший геологом, принимал некоторые гранитные породы за продукты вулканической силы. Там, где гранит и грюнштейн друг с другом соприкасались, обычно попадался кварц, порфировский роговик и даже известняк, содержащие в трещинах, жилах и гнездах металлические минералы, в особенности медь, серебро и свинец.

Горные чиновники поступали благоразумно, что не переставали подвергать отдельные местности тщательному исследованию в минералогическом отношении. В Барнауле горный инспектор, заведывавший всей горной частью в Барнауле, высылал каждое лето человек восемь-десять наиболее способных из горных офицеров, для производства этих исследований, назначая каждому из них для производства работ и для прикрытия, до 40 человек команды. Каждому из этих офицеров отводился отдельный горный участок, который он обязан подвергнуть в течение лета подробному исследованию. Составив подробные и специальные карты и собрав множество разных проб, вместе с надлежащими заметками, возвращались все эти офицеры к началу зимы в Барнаул, где результаты их исследований подвергались дальнейшему рассмотрению в научном и практическом отношениях.

Что касается растительности степи, то характер ее был довольно однообразен. Впрочем, естествоиспытателю она представлялась достаточно интересной, преимущественно из числа трав и лесных кустарников. Разнообразие в этом отношении преимущественно зависело от почвы, песчанна ли она, или солонцевата, состоит ли она из разорванного гранита или из мягкого ила.

Хотя породами животных Джунгарская степь не была богата, однако из тех, которые там встречались, были некоторые породы, заслуживавшая особенного внимания. Например, кулан, попадавшийся вообще редко, и тигр, который еще реже забегал к берегам Иртыша. Близ Бухтармы однажды показался тигр, успевший растерзать одного человека и несколько собак, но он недолго там свирепствовал. Окрестные жители, собравшись толпой и вооружившись кто ружьем, а кто граблями, вскоре его пришибли. Зато красивые и быстрые сайги расхаживали там целыми стадами. Несчастные животные эти летом сильно страдали от слепней, которые разводили свое племя на спинах у антилоп, так, что шкура последних бывала проточена этими насекомыми. Кроме того, на скалистых гребнях гор обитали аргали, а при наступлении зимы из долин Алтая выходили в равнину изюбри, за которыми следовали волки. Казаки, промышлявшие ловом диких животных, устраивали по протоптанным животными тропинкам западни и ямы.

Драхвы, тоже разгуливавшие целыми стадами, отличались такой же пугливостью, как и их европейские родственницы. Гораздо легче давались казахам перепелки, которых они загоняли в круг и убивали палками. Про тамошнего малорослого зайца туземцы рассказывали удивительную сказку, будто он по вечерам пели также мелодично, как и соловей. Звуки эти были слышны в местах, где этот зверек рыл себе норки, но самого певуна ни разу еще не удавалось подстеречь. Зато не подлежит сомнению то, что он собирал степные травы и сушил их на солнце, заготовляя на зиму больше запасов сена, нежели казахи.

Что касается встречавшихся насекомых, то тщательным исследованием их пород много занимался заведывавший довольно долго госпиталем в Барнауле, доктор Геблер, обществу которого Аткинсон обязан несколькими приятными часами. По отзыву Геблера, большая часть видов легкокрылых бабочек, попадавшихся в Джунгарской степи, не отличалась от европейских видов. Шпанская муха местами попадалась в степи в таком множестве, что все аптеки в окружности были снабжены туземной шпанской мухой. Насекомых этих ежегодно собирали там до 8 центнеров. Что же касается гусениц, то не было слышно, чтоб алтайские леса страдали от их прожорливости, только черемуха иногда подвергалась их нападениям. Поэтому и питающиеся этими маленькими истребителями летучие мыши и ночные ласточки встречались весьма редко. Чрезмерному размножению насекомых вообще противодействовали ежегодные степные пожары, а в обширных низменностях рек - разливы вод в начале лета.

Настоящая перелетная саранча появлялась здесь очень редко и то в немногих экземплярах, но зато принадлежащие к этому же семейству три мелких вида размножаются страшно. В 1812 году они даже истребили большую часть хлеба на корню и произвели дороговизну. Благочестивая саранча попадалась одиночками по берегам Иртыша. Под каменьями жили скорпионы, на зонтичных растениях - разные маленькие жучки, а в степи – многочисленные виды муравьев.

Казахи, которых посетил Аткинсон, все принадлежали к Средней Орде, кочевья которой простирались от верхнего Иртыша до восточных степей Аральского озера. Значительная часть этих казахов, преимущественно найманы, состояли в подданстве у китайцев. Другие же признавали власть русских, но были и такие, которые постоянно переходили из одного подданства в другое. Малая Орда кочевала между Аральским озером и Каспийским морем, а так называемая Большая или Золотая Орда простирала свои кочевья до Ташкента и Коканда. Некоторые роды Большой Орды приобрели название дикокаменных или кара-киргизов. О них Аткинсон расскажет в следующих частях подробнее.