Кроме золотых приисков, от Аблайкeтa и до Караджала, последней станции в Калбинских горах, не было ничего примечательного. Калбинский хребет спускался в Зайсанскую равнину крутым, но коротким скатом. Почтовая дорога из Усть-Каменогорска в Кокбекты, от станции Караджал, лежавшей на северном склоне Калбинского хребта, поднявшись на перевал, шла 7 верст отлогим спуском на равнину Караджальским ущельем. Это ущелье, образуемое невысокими предгорьями, постепенно сливающимися с равниной, зимой было труднейшим препятствием на всем пути от Усть-Каменогорска до Зайсана. Южные ветры, свободно гуляя по широкой площади Зайсанской низины, встречали крутую стену Калбинских гор и отражались от нее. Как только поднимался ветер с южной половины, у подножия Калбинского хребта разыгрывались бури, и Караджальское ущелье доверху заваливалось снегом. Почты и проезжавшие неделями сидели на Караджальской станции или в Кокпекты, выжидая, когда утихнет вьюга.

На казаках этой станицы лежала своеобразная повинность: когда утихала метель, они отправлялись партиями в 50 человек протаптывать дорогу и выручать засевшие почты и проезжающих. В 1880-х была даже устроена спасательная станция, с колоколом, где путники, застигнутые вьюгой, находили себе приют, не рискуя пробираться через Караджал или возвращаться в Кокпекты.

В окрестностях Кокпекты, в плавнях Зайсана и в низовьях Кокпектинки, в камышах водилось много кабанов. Казаки охотились на них после заморозков, стараясь выгнать кабанов из камышей на лед. Казацкие лошади, подкованные на острые шипы, шли по льду свободно, кабаны же скользили, и казаки кололи их пиками. Но даже и при этом условии нередко случалось так, что кабан подсекал лошадей.

В 1869 году из Кокпекты в строившийся на границе, 300 верст восточнее Кокпекты, Зайсанский пост ездили только с конвоем. Станций не было, их заменяли поставленные на время проезда юрты. Надо было брать с собой кучера и упряжь, иначе приходилось бы запрягать, привязывая лошадей к экипажу за хвосты. Это практиковалось и 1880-х годах чтобы заводить паром или переплыть на лодке через реку. Лошади плыли, один из стоявших в лодке держал их за хвосты, другой, на руле, направлял лодку веслом. Запряжка лошадей в тарантас была в те времена крайне затруднительна. На диких, только что пригнанных из табуна лошадей накидывали аркан, и казахи подтаскивали их, одну за другой, к тарантасу. Конь бился, метался в стороны, взвивался на дыбы, падал на землю, но казахи мертвой хваткой впивались в него, и буквально висели на нем. Наконец, коренника кое-как заталкивали в оглобли, запрягали. Точно такой же процедурой подтаскивали и пристяжных, иногда завязав им глаза. Ставили пристяжных всегда мордой к тарантасу, осторожно привязав постромки к хомуту. Наконец, все было готово: кучер на козлах собрал в руки вожжи, пассажиры - в тарантасе, но сидели так, чтобы, в случае опасности, вылететь из тарантаса с возможно меньшими увечьями. «Айда!» и кони взвились, рванули. Пристяжные попали сами собой в постромки, и летел тарантас целиной по степи. Впереди его летел верховой казах, державший длинный чумбур от корневика. Его обязанность - направлять бешеную, дикую тройку, чтобы не залетела на косогор или в глубокий арык. Несся казах, сбив свой ушастый меховой малахай на спину, сидел в пол-оборота на высоком седле, туго держал повод своего коня. Он то зорко смотрел вперед, выбирая по возможности дорогу, то оглядывался на бешено несущуюся за ним тройку. Масса верховых казахов скакала вокруг тарантаса и помогала гиканьем и нагайками направлять бег коней. Пассажиры сидели молча, стиснув зубы, крепко сжимая рукой бочок тарантаса, словно удерживая его от падения. Но эта скачка продолжалась только несколько верст. Затем, выбившиеся из сил кони едва плелись, и так стремительно вылетевший со станции тарантас еле-еле, шажком, доползал до следующей станции.

С полпути, справа, показывался хребет Манрака, и виднелся проход Иссык в том месте, где Манрак сходится с Тарбагатаем. Местность становилась холмистой. За две станции до Зайсанского поста, синей полоской, влево от дороги, показывалось озеро Нор-Зайсан. Но вот и Кичкене-тау, в буквальном переводе - маленькие горы, служившие предгорьем Саура. Вытекая из Саура, сквозь них прорывались быстрые речки Уйдоне, Джемини, Темир-су и Киндерлык. Из них только Киндерлык доходил до озера, остальные исчезали в песках Зайсанской равнины.

Зайсанский пост стоял на Джемини, у подножия Кичкене-тау, на высоте 2 200 ф., и отлогим скатом спускался в Зайсан. Необозримая Зайсанская равнина, золотистая от чиев и пашен, сливалась с ясным, темно-голубым небом. Чистота и прозрачность воздуха были удивительны. На горизонте виднелся иногда поднятый рефракцией Алтай. Влево темнела точка - Карабейрюк (Черная шапка), т.е. отдельная сопка на северном берегу озера. Ближе были видны, резко отделяясь от желтого чия, два дерева — «Кос-агач», исполнявшие роль маяков. Вправо от поста темнел хмурый Саур, поднимался Сайкан и белели вершины Мус-тау.

Зайсанский пост в то время был хорошеньким городом, с широкими, правильно разбитыми улицами, обсаженными деревьями тротуарами, вдоль которых бежали арыки проточной, чистой воды. Дома большей частью были из сырцового кирпича. Кирпич выделывался торгоутами по 2 рубля за тысячу. Но были и деревянные дома, так как лиственничного леса было много в Темирсуйском ущелье. Была деревянная церковь, базар, казармы, зимний клуб. При входе в Джеминийское ущелье стоял большой городской сад, с вокзалом, куда переселялся клуб на лето. Через Джемини были устроены мосты. На противоположной стороне располагалась казачья станица, переселенная с Бийской линии.

Почва вокруг Зайсанского поста была очень плодородна, овощи рождались таких размеров, что можно было посылать на выставку. Плодовые деревья принимались отлично и переносили зиму. Между тем, в Семипалатинске, несмотря на жаркое и продолжительное лето, плодовых деревьев не было, потому что они не выдерживали суровой зимы. Все сады, огороды и пашни орошались разобранной на арыки Джемини. Однако, несмотря на плодородную почву и удобное орошение, переселенная сюда казачья станица была в очень плохом положении. Главная причина заключалась в том, что при переселении с Бийской линии были вызваны лишь охотники, а зажиточным домохозяевам не хотелось бросать хорошо устроенное хозяйство. Так они и наняли всякий гуляющий, разорившийся люд.

Общество в Зайсане было довольно большое. Там стояла артиллерия, пехота, казаки, было управление приставства, купечество и т.д. Очень оживлял город масса казахов, татар, торгоутов, китайцев и дунган. В клубе собиралось все наличное общество, играли в карты, танцевали под звуки трех скрипок и треугольника. Репертуар этого оркестра был небогат: «чижик», «барынька» и еще одна плясовая казачья песня, под которую казаки танцевали «восьмерку», род кадрили. Музыка была самая развеселая. Под нее танцевали и вальс, и польку, и кадриль, и мазурку. В Зайсане устраивали спектакли, а в торжественных случаях жгли великолепные фейерверки и устраивали иллюминацию.

Ущелья Темирсуйское, Киндерлыкское и Уйдонское - одно живописнее другого. Горы покрыты густыми лиственничными лесами. Около речек - точно нарочно саженый парк. Тут росли дикий персик, барбарис, шиповник, боярышник, смородина, малина и т.д. Было очень много всякой дичи - уларов, горных рябчиков и т.д. В лесах водились медведи, а на Сауре даже убивали барса.

В Киндерлыкском ущелье нашли в одном месте массу окаменелого дерева. При выходе Киндерлыка на Зайсанскую равнину была поселена казачья станица. От этих речек проводились сеткой по всей равнине арыки. Между Сауром, Тарбагатаем и Манраком лежала возвышенная Чиликтинская долина, на 1 000 ф. выше Зайсана. Поднявшись от Зайсанского поста тропинкой в горы, верст 8 идешь совершенно плоской местностью. Затем был спуск к Уйдоне, где находились гипсовые залежи. Перейдя речку вброд, вступаешь в красивую горную местность. Но хорош этот путь был и днем, так как до Чиликты он шел красивыми ущельями, невысокими перевалами и долинами. На полпути была замечательная речка, все дно которой было усеяно яшмой всевозможных цветов.

С одного из перевалов было видно далеко уходившее в горы ущелье Уйдоне, совершенно непроходимое в этой местности. Пройдя от Зайсана 35 верст, выходишь на Чиликтинскую долину, имевшую 80 верст длины и 50 верст ширины. Слева ее замыкал Саур, северную и южную окраины - Манрак и Тарбагатай, сходившиеся у долины и образующие проход. В юго-восточном конце, при соединении Саура с Тарбагатаем, горные проходы сходились веером: к востоку - Чоган-обо и Кергентас вели в долину Кабука, к югу - Баймурзинский проход открывал путь в долину Емиля; верстах в 20 западнее Баймурзинского лежал Боргосутайский проход, удобнейшее колесное сообщение с долиной Емиля. Здесь, в самом юго-восточном углу Семипалатинской области, на китайской границе, охватывавшей Чиликтинскую долину с востока и юга, стоял русский отряд, охранявший проходы.

В долине были казахские зимовки и аулы, но пашен было мало. В юрте, наполненной более чем на аршин овечьей шерстью, сидели кругом, по стенкам, казахские дамы и девицы. Они были оригинально одеты: у дам только шаровары да джаулуки, у девиц - тоже шаровары и красиво, кокетливо повязанные платки на головах. В руках каждой женщины, сидевшей в юрте, была длинная, тонкая палка. Они били изо всей силы наваленную груду шерсти. Шерсть вздувалась, летела во все стороны. Но они, нисколько не смущаясь тем, что можно задохнуться, хохотали и пели. Взбив шерсть, ее раскладывали толстым слоем на разостланный на земле чий, смачивали горячей водой. Несколько человек, мужчин и женщин, в тех же костюмах, стоя на коленях, наваливались грудью на завернутый конец чия и прокатывали его во всю длину чия, затем раскатывали и, опять наваливаясь грудью, продолжали ту же операцию, пока шерсть не сваляется в плотную кошму.

Южный склон Тарбагатая был безлесным, но был обильно покрыт травами и кустарником. Река Емиль, довольно широкая, быстрая и местами глубокая, текла в плоских берегах, поросших тальником и громадными камышами. По всей долине реки Емиля виднелись следы, что тут жил трудолюбивый, зажиточный народ. Вся долина сплошь покрывалась заброшенными пашнями, и только в запущенных садах кое-где уцелели плодовые деревья и кусты. Всюду виднелись следы заводов, мельниц, отличных построек. Все это было запущено и разрушено, а народонаселение вырезано. Главными деятелями этого ужасного погрома были дунгане, но говорили, что и казахи помогали им чабарить.

К Джаирским горам можно было идти Архачарскими горами, долиной Кемпир. Несмотря на такое нелестное название долины, она поражала своим цветущим, плодоносным состоянием. Правда, здесь было много змей, фаланг, скорпионов, тарантулов и каракуртов, укус которых вызывал большой упадок сил, но больные выздоравливали. Ущелья в Архачарских горах, помимо других деревьев и кустарников, изобиловали дикими яблонями. Плоды их разнообразных сортов были очень вкусны. Казахи и калмыки привозили отсюда яблоки на продажу в Зайсан. В долине Кемпир находилось громадное разоренное селение Сарахоусу. В селении были развалины великолепной кумирни. Пол главного здания был выложен плитами в узор, стены сделаны из такого же кирпича, как и в Аблайкетской кумирне, и имели вид стен из серого мрамора. В глубине кумирни были громадные, разбитые идолы. Стены внутри были покрыты рисунками. На одной стене была изображена китаянка, в полный рост, закованная цепью около шеи. Другая стена была покрыта изображениями людей, сначала бегущих в ужасе, потом сопротивляющихся. Наконец, еще стена, разделенная на квадраты, и в каждом из них отдельный рисунок. Около кумирни лежали груды лепных украшений.

Калмыки, торгоуты, жившие в долине Кабука, не зарывали покойников, а просто завертывали в кошму и бросали там, где умер, а сами тотчас откочевывали. Затем родные приходили смотреть, что стало с трупом. Если его истребили собаки, хищные птицы и волки, покойного считали праведным. Если же труп оказался не тронут, совершали молитвы, пока его не уничтожат.

Другая большая, прекрасная кумирня в Сарахоусу стояла отдельно, окруженная валом, в долине Кемпир. Деревья около нее поражали своей величиной и объемом - двум не охватить. Тут же, между деревьями, на земле, стояли два чугунных колокола. Покрывавшие их изображения и орнаменты были очень изящно исполнены.

От предгорий Сайкана, Саура и Кичкене-тау до Черного Иртыша, по прямой линии было верст 60, что делало этот переход вполне удобным. Берега Черного Иртыша, верст на 25 до озера, были низменные и заросли высоким камышом. Местами, на берегу, попадались одинокие ивы, и на них встречались попарно речные орлы в их громадных гнездах. Попадались и небольшие рощи тополей. Выше, верст на 60, камышей уже не было, берега покрывались кустами и рощами, а кое-где и высокими, песчаными, наносными холмами. Выше горы Ак-тюбе, всего на 200 верст, Черный Иртыш был судоходен. Река брала начало в снеговых горах Эктаг-Алтая, в китайских пределах, тремя истоками. Иртыш носила название Черного до впадения его в озеро Нор-Зайсан.

Верстах в двадцати от озера наиболее значительная рыбалка принадлежала братьям Данияру и Дауту. Отец их, говорят, был беглым черкесом. У обоих братьев, особенно у Даута, был резко заметен черкесский тип. На этой рыбалке одной тоней вытаскивали двадцать восемь больших тайменей. Нор-Зайсан имел от 80 до 100 верст длины, от 22-х до 50-ти ширины и от 24 до 40 футов глубины. В озере и Черном Иртыше было изобилие лучших пород рыб: осетр, стерлядь, нельм, таймень, карп, линей, щук, окунь и других.

В 1650 году рыбное богатство озера спасло калмыков от голодной смерти, вследствие чего они переменили его название - вместо Кунготу-нор (Колокольное озеро) назвали Нор-Зайсан (Благородное озеро). В 1880-х озеро принадлежало Сибирскому казачьему войску. По Чугучакскому договору, за китайцами осталось право владеть только небольшим уголком озера и одним берегом Черного Иртыша. Рыбы вылавливалось до 40 000 пудов, но цены на нее были крайне низкими. Пуд осетрины стоил 3-4 руб., нельма - до 2 р. за пуд, щука, линь, карп и проч. - по 50 коп. за пуд, икра - 20 руб. за пуд. Приготовление икры было самое посредственное. Рыбная ловля начиналась в конце апреля. Самый сильный лов был в мае и до конца августа. В это время рыбаки поднимались вверх по Иртышу и в конце октября возвращались назад. Озеро замерзало в начале ноября. Вода поднималась в конце апреля, во время ледохода, и с половины июня до июля - от таяния снегов в горах.

Правый берег Иртыша был покрыт песчаными наносами, поросшими орженцом, местами талом. Отойдя на небольшое пространство от берега, вступаешь в отвратительнейшую часть Зайсанской равнины, ведущую к Буконбаю, предгорью Алтая. На пространстве около двадцати пяти верст, до входа в ущелье Буконбая, глазу было не на чем отдохнуть. Выжженная солнцем, желто-бурая степь, чий, солончаки, мелкая кварцевая галька и полное отсутствие воды, если не считать довольно большого соленого озерка. К довершению удовольствия, здесь почти постоянно дул сильнейший ветер. Тут встречались куланы, сайги. В чие было много дрaхв и стрепетов. На кварцевой гальке мелькало множество ящериц.

Ущелье Буконбая напоминало, в малом виде, ущелья Манрака. Те же причудливые, красноватые скалы, ключи прекрасной воды, трава, кусты, преимущественно шиповник и боярышник... Из ущелья выходишь на каменистую пустыню. Кроме камня и низкорослого вереска ничего не видно на всем пространстве. Кварц крупными кусками, затем гранит, шифер, глинистый сланец и песчаник. Местность шла отлогими подъемами и спусками, верст на двадцать до Такыра, небольшой речки, поросшей тальником, протекавшей недалеко от входа во второе ущелье, совершенно схожее с первым, только шедшее около двух верст. В нем держались стада горных рябчиков. От Такыра до Санташа тянулась снова та же каменистая пустыня на тридцать верст.

На Санташ был и другой путь, от Кокпекты на Буконь, станицу, переселенную с Бийской линии, и на Мечеть - селение, основанное еще в те времена, когда в этой пограничной местности, куда почти не достигало влияние русских и китайских властей, селился беглый люд: русские и китайские каторжники, солдаты, крестьяне, черкесы, преимущественно татары. Все они были известны под общим именем шала-казахов. В 1850-х годах шала-казахи были приписаны к казахским волостям и, по большей части, слились с казахами, но значительная их часть, водворившаяся в Мечети, хотя и была включена в состав Караул-Иссыковской волости Усть-Каменогорского уезда, но составляло нечто совершенно особое и этнографическим своим типом вполне отличалось от казахов. Мечетскиe шала-казахи жили оседло. В селении была мечеть, школа и порядочные лавки. Сельчане откочевывали только во время жары в горы, так что перекочевка имела характер переезда на дачу. Жители занимались преимущественно торговлей. Мечеть стояла на Букони, некрасивой речонке, с глинистыми, крутыми, местами стеной срезанными берегами, в 10-ти верстах от впадения ее в Иртыш. Между Мечетью и Иртышем были глубокие пески, поросшие орженцом и чием. Через Иртыш шел постоянный хороший паром, и на нем переезжали к зеленому, цветущему Курчуму — одной из красивейших местностей Семипалатинской области. Вся эта местность была занята зимовками и аулами казахов.

Река Курчум, один из сильнейших правых притоков Иртыша, впадала в него почти против устья Букони. Протекая глубоким ущельем, Курчум разделял Алтай на два параллельных хребта: северный, Нарымский, более высокий и скалистый, почти упирался в Иртыш крутым, скалистым мысом; южный, Курчумский, ниже, не доходил до Иртыша, кончаясь отлогими скатами. Предгорьями его можно считать Буконбай и Карабейрюк, лежавший отдельно на равнине. Нарымский и Курчумский хребты были покрыты богатейшей растительностью. Курчумская долина была одной из богатейших, живописнейших местностей. Она славилась обилием всякого пушного и иного зверя. Здесь водились медведь, марал, горный козел, соболь, считавшийся лучшим после якутского и баргузинского. Говорили даже, что на горе Сары-тау, - отдельной, высокой горной группе Курчумского хребта, - водились лоси. Присутствие кварца дало повод искать здесь золото, но попытки были безуспешны.