В день, назначенный для отъезда, поутру, свахи приглашали молодого в юрту отца невесты, где, в присутствии сватов, ему показывали приданое, состоявшее из «девяток»: девять ковров, девять тон (женское платье, покроем, похожее на наш зипун, большей частью из дорогих китайских шелковых материй, отделанных мехом или галуном), девять халатов, девять рубах и т.д. У самых богатых это увеличивалось в десять раз, и всего давали по 90 штук.

Перед осмотром приданого, молодую приводят в юрту отца и сажали за занавес. Она назначала, какую желает взять себе лошадь из отцовского табуна. Затем женщины одевали ее в саукеле, тон и прочее. Во время одевания, она плакала, что теперь она оторвана от своей родной семьи, от своего родного крова. Приданое и юрту молодой навьючивали на верблюдов. Их тоже отдавали в приданое.

Когда все было готово и лошадь молодой оседлана и убрана парадной попоной, молодая обнимала отца и плакала о разлуке с ним. Потом также прощалась с матерью и другими родными и знакомыми. Когда она простилась со всеми, кто-нибудь из родных брал кусок мяса или какой-нибудь другой пищи, завертывал его в лоскуток и обводил три раза над головой молодой, чтобы домашнее счастье не ушло вместе с ней. Перед тем, как вывести молодую из юрты, кто-нибудь из молодых парней подъезжал на коне к юрте и перед дверью пел песню. Одна из женщин, находившихся в юрте, отвечала ему другой песней.

По окончании песен, молодую выводили под руки и сажали на коня. Мать с кем-нибудь из одноаульцев ехала провожать ее, сваты провожали молодого. Вся эта процессия, с верблюдами, навьюченными юртой и приданым молодой, отправлялась в аул молодого. Если он из другой волости, то последний аул на границе невестиной волости требовал подарка. Кто-нибудь из аульных встречал на коне процессию и получал этот подарок.

Не доезжая нескольких верст до своего аула, молодой ехал впереди, чтоб дать знать своим родителям и аулу, что молодая жена его едет. Юрта молодой тоже отправлялась вперед. Ее ставили собравшиеся женщины и девушки. Шанырак снова давали поднимать самой счастливой женщине. Поставив юрту, они шли навстречу молодой, взяв с собой полог. Встретив ее и поздоровавшись с ней, молодую снимали с коня и вели под руки. Полог растягивали перед ней и таким образом закрывали ее. Подходя к аулу и своей юрте, она несколько раз преклоняла колено.

Придя с молодой в юрту, ее мать раздавала девушкам и женщинам подарки (кольца, серьги и другие безделушки), а женщине, поднимавшей шанырак, давали миткаль.

В следующий вечер от отца молодого приходили две женщины приглашать молодую к нему в юрту. Ее вели под покрывалом, и как только она переступала порог, делала поклон, преклоняя колено, склоняя голову и скрещивая на колене руки, кистями вниз. Свекор встречал ее словами: «много твори добра, дочь». Молодая, сделав шаг вперед, повторяла поклон, свекор говорил то же изречение. Тут стелили сырую баранью шкуру и приглашали молодую сесть, на что она отвечала тем же поклоном, преклоняя колено, но садилась только после повторенного приглашения. Затем подавали на блюдах мясо всем гостям, кроме молодой. Ее угощали подруги - молодые женщины. Свекор остатки со своего блюда тоже подавал молодой - она принимала, преклонив колено, а он ей повторял: «много твори Добра, дочь», и читал молитву.

После этого кто-нибудь из старших требовал, чтоб открыли лицо молодой. Казашка показывалась с открытым лицом всем младшим родственникам своего мужа, старшим же - никогда. После свадьбы молодая, в течение года, носила покрывало и снимала его ранее только в случае траура. Мать молодой подавала кому-нибудь из молодых людей кусок белой дабы. Он привязывал его на конец палки или ружейный шомпол и пел, выпрашивая коремдык.

Отец молодого давал косяк лошадей, мать - верблюда «девятку», братья и сестры давали по своим средствам. По мере того, как каждый объявлял свой коремдык, молодая приподнимала покрывало и показывала свое лицо. Молодой мог и не присутствовать при этой церемонии.

Из юрты свекра молодая возвращалась в свою юрту, где три или четыре дня проводил со своей матерью и подругами, почти не видя мужа. При отъезде матери молодой, ей подводили лошадь молодые женщины. Отец и мать молодого дарили ей верблюда-девятку, а сопровождавшему ее - лошадь и халат.

Мать плача прощалась с дочерью, увещевала ее быть послушной и деятельной. Затем садилась на лошадь и уезжала. Молодые женщины и девушки провожала ее за аул, а подаренный скот вели за ней. Этим оканчивались брачные церемонии.

В похоронных обрядах казахов было много своеобразного и даже поэтичного. К умирающему призывали муллу или просто грамотного человека, чтобы прочитать молитву из Корана. Если умирающий был в силах, он повторял слова молитвы. Жена и дети присутствовали при этом, но должны были сидеть совершенно тихо и не плакать. Иногда умирающий делал словесное завещание, назначая - кому обмывать его труп, что поручалось всегда самым почтенным, уважаемым и грамотным людям. Мулла или человек, читавший молитву, закрывал умершему глаза. В минуту кончины рассылали гонцов в четыре противоположные стороны, или просто в ту сторону, где кочевали волости. Гонцы приглашали народ на молитву, говоря, что такой-то удостоился быть в окрестностях Мекки. Все скакали тотчас в аул умершего, не жалея ни себя, ни коней. Если загоняли коня, не обращали внимания, если всадник умирал во время этой скачки, не только не считалось несчастьем, а, напротив, счастливым событием, так как через то он становился святым. За версту до юрты покойника, всадники, на всем скаку, начинали перекачиваться на седле в обе стороны и кричать. Войдя в юрту умершего, плакали и обнимались с его женой и детьми. Родные и дети причитали в таком роде.

Приезжавшие почетные люди обещали покровительство и утешали их.

К жене умершего собирались женщины, снимали с нее головной убор (джаулук), расплетали косу и повязывали голову куском черной материи. Вдова снимала с себя все украшения. То же делал весь аул. Даже девушки и молодые люди снимали с шапочек уке. После обмывания трупа, происходившего с большими церемониями, завертывали тело в саван - ахрет (тонкая, белая, ташкентская ткань). Мулла кроил и сшивал ахрет, для мужчин - в три простыни, одна больше другой, для женщин - в семь. Мулла завертывал тело в ахрет и завязывал его сделанными из ахрета же завязками над головой, по талии и под ступнями. Женщину обмывали и завертывали женщины. Мулла или грамотный человек читал Коран за занавесом.

В день похорон на могиле сыновья покойного раздавали подарки - по девятке (по 9 кусков материи) на каждый род, предоставляя представителям родов делить их.

Любимой лошади умершего подрезали на четверть хвост, и никто уже на нее не садился. При перекочевках ее седлали лучшим седлом покойного, накладывали на нее лучшее его платье и парадный пояс, а шапку прикрепляли на переднюю луку. Дочь или ближайшая родственница-девушка, верхом, вела в поводу эту лошадь, впереди кочевки. Перед ней всадник вез найзу (пику) покойного, с навязанным на ней флагом, красным - для молодого человека, черным - для человека средних лет и белым - для старика. Во время летнего, весеннего, осеннего и зимнего стойбищ, найза стояла в юрте покойного, для чего в своде юрты прорезали отверстие. После смерти, три дня мулла приходил читать молитвы в доме умершего. Столько же дней в доме не варили пищи. По истечении этих дней, женщины собирались в юрту вдовы, заплетали ей волосы и вновь надевали джаулук. Во время этой церемонии, она плакала и причитала особенного рода напевом.

На третий же день, после смерти, кололи скот и делали угощенье соседям и одноаульцам, но распоряжались всем родственники. Вдова не принимала ни в чем участия и не выходила из своей юрты. Целый год она закрывала лицо. Если в семье был сын, недавно женатый, то новобрачная, в знак траура по свекру, открывала лицо, т.е. снимала покрывало, которое она носит в первый год замужества. На седьмой день снова съезжался народ. Тут, кроме угощения, раздавали подарки обмывавшим умершего.

Из сала заколотого в этот день скота делали восемьдесят свеч. Их жгли по две на закат солнца в передней части юрты покойного, при этом читался Коран. Свечи зажигал старший сын, а если не было сыновей, - жена. Когда все свечи сгорали, т.е. проходило сорок дней после смерти, делали большие поминки. Затем, когда семье удобно, т.е. не зимой и не ранней весной, делали поминки с байгой. Всех приглашенных оповещали за месяц, что в такой-то день будут поминки и байга, и просили привезти с собой кумыс. Приглашенных собиралась такая масса, что для угощенья и приема гостей собирали, на эти дни, со всей волости ковры, котлы для варки мяса и блюда.

Народу на таких поминках бывало иногда несколько тысяч. Все бедняки, которые только в силах добраться до места, где совершались поминки, угощались наравне с прочими гостями и, как говорили казахи, наедались до следующих поминок.

Почти все родные покойного принимали участие и помогали семейству умершего сделать богатую байгу, для чего привозили призы. Первым призом бывали два ямба (ямб - слиток серебра в четыре с половиной фунта) и косяк лошадей. У богатых давали до 200 лошадей на приз. Призы назначались 9-ти лошадям. Самая обычная дистанция - двадцать пять или тридцать верст в один конец, - рысью, и обратно, то же пространство, — карьером. Ездоки, большей частью, мальчики восьми-девяти лет.

Но бывали скачки и гораздо труднее. Рассказывали в 1867 году про одну байгу в Старшем жузе, где состязавшиеся должны были обскакать сопку, сделав 120 верст, и первый приз состоял из 9-ти ямб серебра, 9 верблюдов, 90 лошадей и 900 баранов. Во время скачки, пока ждали лошадей обратно, боролись пешие и конные борцы - одно из любимейших увеселений казахов. Пешие боролись, взяв один другого обеими руками за пояс, по возможности отодвигались друг от друга и, нагнувшись, будто два быка, собравшиеся бодаться, долго топтались на месте и кругом. Вдруг, один из борцов вскидывал противника на воздух, но это еще не победа. Снова топтались, натуживаясь и приспособляясь ухватить соперника покрепче за кушак. Наконец, один из борцов изловчился, перекидывал через себя противника и, быстро повернувшись, наступал ему на грудь. Восторг и смех публики. Борцы на лошадях становились рядом, головами коней в разные стороны, брались за руки и старались стащить один другого с седла. Лошади при этом, разумеется, прыгали и кружились. Победа зависела не столько от силы, сколько от ловкости наездника и поворотливости лошади. Сдернувший соперника с седла тащил его за собой по земле вон из круга, при одобрительном крике и гвалте толпы.

Певцы, певицы и сказочники съезжались со всех сторон. Слушать сказки, песни и баллады - одно из любимых развлечений казахов. Редкие поминки с байгой обходились совершенно мирно. То споры и ссоры из-за взявших призы коней, то убивался или расшибался кто-нибудь во время скачки, то борцы озлоблялись друг на друга так, что их едва растаскивали.

Ровно через год после смерти назначали еще поминки, во время которых закалывали любимую лошадь покойного и преломляли его найзу. Казахские кладбища были очень красивы, всегда располагались в живописной местности, около воды. Муллушки делали из сырцового кирпича, в виде высокой четырехугольной каменной ограды, с башенками по углам и дверью с одной стороны. Иногда делали их и конусообразными. В ограде муллушки хоронили по нескольку человек из одной семьи или рода. Деревянные муллушки строили в форме домов, но с половины высоты и до крыши стены ажурные, резные. На могиле мужчины втыкали его переломленную найзу, иногда на нее надевали череп любимой лошади, на могиле женщины - бакан, девушки — дүк с арканом, которым он привязывался к кереге; на могилу ребенка ставили его колыбельку.

Казахи относились к своим детям с большой нежностью, и уход за ними был хорошим. Новорожденный первые три дня проводил в кошемном желобке с завязками, т.е. в грубом виде английского тюфячка. У богатых казахов шили новорожденным ситцевые или шелковые рубашки и одеяльца, у бедных - прямо завертывали в джабагу - верблюжий подшерсток, свалявшийся в течение зимних месяцев. Его снимают с верблюда весной, когда он линял. Джабага мягка и нежна как пух. На третий день происходило торжественное переложение новорожденного в колыбельку. Казахская колыбелька плелась из тальника, в виде крошечной кроватки на ножках, с невысокими закраинами и прутом для полога. В нее ложили и крепили постелька из джaбaги, схожая фасоном с английскими тюфячками, но с таким приспособлением, что колыбельки и постельки всегда были опрятны. Приспособление это снимали несколько раз в день из колыбельки и насыпали известью. Положив малютку в колыбельку, мать завертывала его в постельку и перепеленала, вернее — пеленала широкой тесьмой, вместе с колыбелькой. Таким образом, он лежал совершенно удобно, мог поворачиваться и двигать ручонками и ноженками свободно, не рискуя выпасть из колыбельки. Мать носила колыбельку, как корзинку, держа за прут, служивший для полога. На лошади она ставила ее перед собой, что было вполне удобно. Вследствие этого удобства носить колыбельку, казашки чрезвычайно редко брали малютку на руки.

Торжество переложения в колыбельку заключалось в следующем. Кололи барана и созывали всех одноаульцев. Самая почетная женщина перекладывала младенца в колыбельку, а самый почетный мужчина давал ему имя. Часто у богатых давал имя мулла, читая при этом молитву. Почетная особа давала имя, какое взбредет на ум. Попала на глаза собачья чашка, - она давала младенцу имя Ит-аяк (собачья чашка); Джаман-бала (дурной мальчик), Кучук (щенок), Джан-тас (каменная душа) и т.п. Иногда девушку называли Айгыр (жеребец), Марджан (коралл) и т.д. Если новорожденный - мальчик, то в день - положения его в зыбку делали небольшую байгу. Пускали на бег трехлетних лошадей (кунанов) и, разумеется, происходила неизбежная на всех казахских пиршествах борьба «балуанов», т.е. борцов. Потехи ради, боролись и женщины, причем у них слетали джаулуки и прочие принадлежности туалета. Иногда устраивали потешную байгу, на которой, вместо лошадей, пускали бежать женщин. Они бежали с четверть версты. Приз прибежавшей первой - аршин ситцу.

Казахские аристократки никогда не принимали участия в этих играх и присутствовали только в качестве зрительниц. Когда ребенок начинал смеяться, богатые люди снова делали празднество. Празднество повторялось, когда он начинал ходить. Когда ребенку исполнялось три года, снова праздновали и его торжественно сажали в первый раз на лошадь. До этого времени его возила с собой мать. Бедные делали эту церемонию позже, когда ребенку уже было четыре-пять лет, т.е. когда позволяли средства. В назначенный для праздника день кололи скот и созывали одноаульцев. Женщины приносили в своих опоясках курт и другие продукты. Входя, они бросали их в переднюю часть юрты. Затем женщин помещали в отдельную от мужчин юрту и угощали. После угощения все выходили из юрт, и начиналась потешная байга, по окончании которой мужчины расходились, оставались только женщины и один мужчина - самое почетное лицо аула. Женщины шли к юрте и выносили ребенка, отец и мать передавали его почетному старику, а тот сажал джигита на седло. Почетному старику дарили при этом халат. Джигит возил ребенка по аулу, и все ему дарили - то коня, то подпругу, то узду, то курт, детское седло и т.д. Казахское детское седло было с очень высокими раздвоенными луками, на выступающих концах которых круглые отверстия, куда просовывались палочки. Вместо стремян - глубокие и широкие мешки, прикрепленные к ленчикам, куда опускали ножки малютки. Палочки поддерживали ребенка с боков, высокие луки представляли опору спереди и сзади. Таким образом, он сидел совершенно безопасно и упасть мог только с лошадью. Седельную подушку, чепрак, стремена-мешки богато вышивали шелками и гарусом.

Лечатся казахи у баксов и у «даргеров». «Даргер» щупал пульс больного в обеих руках и висках, лечил своими или привозимыми из Ташкента лекарствами. В ходу также были хина, александрийский лист, нашатырь и многое другое. Бакса играл на кобызе - род громадных размеров мандолины, так что играли на ней, держа инструмент перед собой, как контрабас. Кобыз увешан железными подвесками различной формы. Никакой определенной мелодий не было. Бакса наигрывал смычком какие-то дрожащие, замирающие, тоскливые звуки. Пение совершенно гармонировало с игрой. Мало-по-малу бакса доходил до истерического состояния, а пение прерывалось всхлипываниями, судорожными движениями. Наконец, поющий впадал в исступление. В этом состоянии бакса и лечил. Иногда одновременно действовали два бакса. Придя в исступленное состояние, баксы бросали кобызы и ходили кругом юрты или, вернее — около разведенного среди юрты огня. Если их не остановить вовремя, они начинали кусаться между собой, бросать друг в друга горящими головнями и т.д.

Семейные отношения казахов были самыми патриархальными. Муж и отец - полный властелин и господин. Жена подавало ему еду, держало стремя, поднимала для него дверь юрты. Провинившейся жене связывали арканом ноги около щиколотки, так что виноватая ходила как спутанная лошадь. Но самым позорным наказанием для жены-аристократки было, если муж посылал ее пасти баранов. Жена и дети никогда не произносили имя мужа или отца. Старшая жена - госпожа и хозяйка в семье - имела право ходить по всей юрте мужа. Младшие жены, хоть и любимые, могли ходить только до очага, находившегося посредине юрты. Они никогда не переступали этой заповедной черты без позволения старшей жены. Большую часть наследства и отцовскую юрту получал «кенже» - меньший ребенок.

У казахов этикет соблюдался строго. Казашка ақ-сүйек (белая кость), жена какого-нибудь султана, не уступала в чопорности курляндскому барону. Например, у казаха не было другого экипажа, кроме верховой лошади или верблюда. Дорога же в степи, приспособленная только для верховой езды, была ужасна для экипажа, и путешествие, сидя на бочку телеги, не только неудобно, но и рискованно, так как в рытвинах и буераках можно было сломать себе шею.

Жалованными халатами, медалями и прочими знаками отличия казахи дорожили и гордились. Казахи, как было уже замечено, были страстными охотниками до сказок, баллад, легенд, песен. Большая часть их песен - импровизация. Много есть поговорок и пословиц, некоторые из них очень метки и весьма оригинальны. Приведем для примера следующие: «Пусть лучше жена будет обесславлена, чем сапоги тесны»; «Гляди на верхушку высокой горы, но к подошве ее не ходи»; «Знай имя великого человека, но к нему не приближайся»; «Не хули лошадь, на которую в первый раз сел, не хули товарища, с которым в первый раз сошелся»; «У кого рука сильна, у того и войлочный кол войдет в землю»; «Не надейся ни на верховую лошадь, ни на свою жену»; «У кого двери худы, к тому в юрту не ходи»; «У кого мать худая, у того дочку не бери»; «Сорок поклонов тому, у кого раз отведал пищи».