В Екатеринбурге Джордж Кеннан со своими спутниками начал свое путешествие на лошадях в 8 000 миль, пользуясь прекрасно организованным почтовым сообщением. Путешественник писал, что, запасшись подорожной, можно изъездить всю Сибирь, с быстротой 8 миль в час, меняя лошадей на станциях, расположенных в 15-20 милях одна от другой. Самая неудобная сторона почтовой езды он называл тарантас: «грубой, топорной работы 4-х колесная телега, страшно тряская, без сидения, с кожаным верхом от дождя».

Путники ехали днем и ночью, останавливаясь только на станциях для перепряжки, и делая по 8-10 миль в час. По дороге часто попадались деревни, и большие и маленькие, но все удивительно однообразного, шаблонного вида. Они всегда тянулись в одну улицу, как бы длинны они ни были (одна из них тянулась на 5 миль вдоль дороги), с удивительно похожими друг на друга домами, различавшимися только величиной, с обязательным огороженным вокруг деревни местом, называемым поскотиной, с выездными и въездными воротами и хижиной поскотника около них.

Маршрут, составленный после долгих и основательных соображений, шел до Томска по иртышским степям через Омск, Семипалатинск и Барнаул. Правда, этот путь был более длинен и менее комфортабелен, чем обычный, по сибирскому тракту, но он имел свои преимущества. Путники здесь должны были проехать по наиболее культурным частям Тобольской и Томской губерний. Здесь были расселены местные политические ссыльные и, здесь была возможность познакомиться с мусульманским Семипалатинском и кочевыми казахами.

Итак, запасшись всем необходимым, путники повернули из Тюмени на Омск. Первые дни путешествия были малоинтересны. Погода стояла скверная, дорога была грязна и трудна, а постоянная езда, без отдыха и почти без сна, совершенно измучила и изломала нас. Кеннан проехал 200 миль от Тюмени до Ишима в 35 часов, с коротким 4-часовым отдыхом.

В пути, уже покинув Ишим, путники пришли в одну деревню, для которого приезд американцев был большим событием. Пока распрягали лошадей и приготовляли перемену, собравшаяся толпа стариков и детей любопытно следила за движениями, комментировала «новомодный» тарантас, и пытался разузнать у ямщика, кто приехал и куда ехал. Когда лошади уже были запряжены, ямщик взобрался на козлы, и, с мерным звяканьем колокольчика и шлепаньем копыт по грязи, оставил деревню. С такими однообразными дорожными впечатлениями, встречами и проводами на станциях, путники добрались до Омска.

Омск, по словам Кеннана, был «чисто казенный город, с 30 000 жителей, не замечательный ни в архитектурном, ни в ином какому-нибудь отношении. В нем нет ни газеты, ни публичной библиотеки, и половина жителей носит казенный мундир и занимается управлением другой половины». Характер отношений этих двух половин достаточно освещался тем, что один интеллигентный и честный чиновник этого чиновничьего города при прощании сказал: «Г-н Кеннан, если уж вы найдете нужным назвать меня по имени в вашей книге, ради бога не отзывайтесь обо мне благоприятно. Потому что я не думаю, что ваша книга будет особенно приятна правительству, и если ваши отзывы обо мне будут хороши, мне предстоит немало неприятностей со стороны моего начальства. Как ни нелепа кажется вам моя просьба, пожалуйста, исполните ее».

Путники мало что осмотрели в Омске, если не считать небольшого музея, в местном отделении Географического общества, да бедной пригородной колонии уголовных ссыльных. Кеннану хотелось разыскать острог, в котором гениальный романист Достоевский провел столько лет своей жизни и где он был дважды подвергнут телесному наказанию, но ему сказали, что этот острог уже давно уничтожен. Кеннан писал, что неудивительно, что правительство постаралось стереть с лица земли следы стен, которые были свидетелями всех ужасов и безобразий, записанных в «Записках из Мертвого дома».

Из Омска до Семипалатинска Кеннан и спутники ехали вдоль Иртыша степями, заселенными кочующими казахами, по берегу реки, казачьими деревнями. Эти деревни производили в высшей степени приятное впечатление своим сравнительным довольством, опрятностью и зеленью садов и огородов. Погода стояла сухая и жаркая. Песок становился все более и более господствующим элементом вплоть до Семипалатинска, который, как писал Кеннан, русские называли «чертовой песчаной дырой». Этот город имел до 15 000 жителей, русских, татар и казахов. Он лежал на правом берегу Иртыша в 900 милях от Тюмени и служил административным центром области и средоточием местной промышленности и торговли, благодаря своему положению на одном из караванных путей в Ташкент и Центральную Азию. Окрестная страна вела кочевой образ жизни, и из ее 547 000 обитателей 497 000 составляли номады. Область производила ежегодно 45 000 фунтов меда, 370 тысяч фунтов табака и более 12 000 000 бушелей зерна. Обороты ее 11 ярмарок достигали до 1 000 000 фунтов стерлингов, и каждый год 40-50 караванов выходили из Семипалатинска в разные пункты Монголии и Средней Азии, унося с собой русских товаров на 150 000 до 200 000 фунтов стерлингов.

После встречи с губернатором Челинским путники отправились в городскую публичную библиотеку. Тут они нашли небольшой антропологический музей, удобный кабинет для чтения, снабженный всеми русскими газетами и журналами, и хорошо подобранную коллекцию книг в 1 000 томов: «Я был немало удивлен, найдя в их числе таких авторов, как Спенсер, Льюис, Милль, Тэн, Тейлор, Дарвин, Лайел, Тиндаль, Мэкензи-Уэллес и романы Скота, Диккенса, Троллопа, Поэ и Брэт-Гарта. Особенно полон был отдел политической экономии, и подбор книг делал большую честь устроителям. Положительно, я начал с большим сочувствием относиться к городу».

В Семипалатинске жил некий П., образованный джентльмен, занимавший значительный служебный пост, представленный, как человек, хорошо знавший Сибирь и степную область. Среди оживленной беседы об Америке П. рассказал о жизни политических ссыльных.

- Ссыльных найти нетрудно, - отвечал П., — область полна ими, и, сколько я знаю, ничто не могло бы помешать Вам познакомиться с ними, если бы вы этого хотели. Их у нас до 30 человек. Они ходят по улицам так же, как и другие жители города, и я, право, не понимаю, как Вы не встретились с ними до сих пор! […] Я нахожу их спокойными, рассудительными людьми. Нам здесь они не причиняют беспокойства. Губернатор относится к ним сколько можно снисходительно, и вообще они - вполне хорошие граждане.

В дальнейшем разговоре П. передал Кеннану кое-какие сведения о семипалатинских ссыльных. Их считалось до 30 человек, в числе которых 4-5 женщин. Все они были сосланы без суда, административным распоряжением, подписанным министром внутренних дел, на сроки от 2 до 5 лет. По окончании срока, если поведение их заслуживало одобрение местных властей, они получали право вернуться на свой счет в Россию. Некоторые из них нашли себе здесь занятия, другие получали помощь от родных, остальным выплачивали правительственное пособие в 6 рублей в месяц - для привилегированных, и 2 р. 60 коп.- для непривилегированных.

- ...Конечно, - говорил П., - такого пособия недостаточно и для одной пищи, не говоря о квартире и пр., и, если бы не взаимная помощь, им пришлось бы терпеть много горя. Большинство из них образованные люди, и губернатор, который собственными глазами видит всю тяжесть их положения, сквозь пальцы смотрит на занятия уроками, которые, по инструкции, им запрещены. Женщины шьют и вышивают, и таким образом кое-как сводят концы с концами. Им позволяют писать и получать письма, иметь книги, и хотя они подлежат полицейскому надзору, у нас он не очень строг.

- За что собственно они сосланы? - спросил я. - Были ли они заговорщиками? Принимали ли участие в убийстве царя?

- О, нет! - улыбнулся П. - Это просто неблагонадежные. Некоторые принадлежали к запрещенным обществам, у других были найдены запрещенные книги; иные были знакомы с другими, более опасными людьми, иные принимали участие в университетских беспорядках... Настоящие заговорщики ссылаются в более отдаленные места и на каторгу. Ссылка в Степную область считается самым легким наказанием...

Позже П. предложил себя в качестве посредника для знакомства путников с местными ссыльными. В своем труде Кеннан описывал встречу с Лобановским («в некоторой степени артист и занят теперь занавесью для нашего театра») и Леонтьевым («работает у здешнего судьи М. и занимается с ним антропологическими исследованиями среди киргизов») и другими ссыльными. Среди последних была женщина, госпожа Дическуло, которая лишилась во время ареста почти всего своего имущества, более года просидела в одиночном заключении, затем была сослана без суда в какой-то уголок Акмолинской области, откуда, наконец, через казахские степи суровой зимой была перевезена в Омск. Со слов Кеннана, она принадлежала к иному общественному классу и сумела сохранить более ясное и веселое настроение. Она была лет 30, с высокой и стройной, хотя несколько худощавой фигурой, с короткими черными волосами, волной падающими на подвижное и оживленное лицо, которое когда-то было очень красиво. В ссылке оно было слишком худо и истощено, и загрубело от морозов и ветра, от тяжелых условий этапной и тюремной жизни. Она была одета прилично и со вкусом в простенькое платье, с белым кружевом на шее и рукавах.

«Когда в разговоре лицо ее освещалось внутренним огнем, она казалась мне очень красивой и интересной особой. В ней не было и тени напускной развязности, угловатости и эксцентричности, которых я ждал от ссыльной. Говорила она быстро и хорошо, временами весело смеялась, припоминая разные эпизоды своего путешествия. Природная веселость умерялась в ней тем глубоким чувством, которое сквозило в ее рассказах на трогательных или грустных подробностях, Так, я уловили слезинку в ее глазах, когда она передавала мне, как камышловские крестьяне выразили их партии свое сочувствие: это было на Троицу, и крестьяне, приготовляя этап к приему политической партии, старательно вымыли его грязные, прогнившая стены и украсили их зелеными ветвями и полевыми цветами...»

На следующий день Лобановский, Дическуло, Фрост и Кеннан отправились за город в гости к нескольким ссыльным. На этой своеобразной даче, среди зелени, у берега реки провели мы почти весь день и расстались совершенными приятелями. Там Леонтьев передал Кеннану историю Семипалатинской библиотеки и выразил мнение, что она не только большое благо для ссыльных, но и возбуждает интеллектуальные интересы в городе.

- Даже киргизы пользуются ей» - сказал Леонтьев, - Я знаю одного старика киргиза, Ибрагима Конобая, который ходит в библиотеку и читает даже таких авторов, как Дрэпер и Милль.

- Ну, Вы шутите! - воскликнул веселый студент

- Нисколько, - холодно отвечал Леонтьев. - Сначала он и меня удивил, попросив у меня объяснения, что такое индукция и дедукция; но потом я узнал, что он усердно изучает английскую философию и читает, в русском переводе, конечно, этих авторов.

- Вы думаете, что он что-нибудь в них понимает? - спросил студент.

- Я раз целый вечер беседовал с ним насчет Дрэперовской «Истории умственного развития Европы», и оказалось, они имеет довольно ясное представление о предмете.

Около полуночи Кеннан с Фростом оставили приятное общество и возвратились к себе в гостиницу. Несколькими днями позже, осмотрев городскую тюрьму и собрав, сколько было возможно, сведений о практике русской ссылки, они запасшись подорожной и простившись с новыми друзьями, оставили Семипалатинск для своей алтайской экспедиции.

На расстоянии 220 миль дорога шла вверх по Иртышу, по бесконечной песчаной пустыне, с редкими оазисами, в виде казачьих деревень, расположенных всегда у реки и полных прохлады и зелени. Эти оазисы были особенно интересны и живописны по воскресеньям, когда жители наряжались в свои праздничные разноцветные платья и наполняли улицы пением и шумом веселой толпы. Но и их было недостаточно, чтобы вознаградить путешественника за тяжесть дороги. И чем дальше мы подвигались, тем она становилась невыносимее. Песок наполнял собой все. Он забивался в рот, нос, глаза, уши: а жара, доходившая до 37-38° в тени, положительно грозила задушить путников. Против нее ничто не помогало.

Около станции Воронежской Кеннана и спутников застигла песчаная буря. Когда они приехали в Черемшанку (ныне – Восточно-Казахстанская область), «глядя на нас, нельзя было сказать, киргизы мы, или американцы; такой слой песчаной пыли лежал на наших лицах».

Скоро они оставили Иртыш и начали понемногу подниматься. Путники достигли Алтайской станции, пройдя до деревни по нежно-зеленому лугу, окаймленному лесом, и повернувшись потом к горам, которые на 9 000 футовой высоте блестели на солнце своими снежными верхами. Здесь они пробыли 3-4 дня, а затем верхом отправились к Катунским альпам.

Когда путники простились с Алтайской станцией, по дороге до Томска лежали два ссыльных пункта, Ублинск и Усть-Каменогорск, где Кеннан хотел сделать короткие остановки. На этот раз их путешествие было далеко не из приятных:

«Дорога, и вообще отвратительная, худшая, чем самая скверная дорога в нашей гористой Виргинии, была донельзя испорчена дождями. В одном месте никакие старания не могли убедить возчиков везти дальше наш тяжелый тарантас: дело было к ночи и все обещало бурю. Наконец, благодаря деньгам и усилиям станционного смотрителя, один ямщик взялся довезти нас до станции Александровской. Едва мы углубились в горы, разразилась гроза с ливнем, громом и молниями. В темноте мы не раз теряли дорогу, попадали в канавы, из которых лошади едва вытягивали завязнувший тарантас. В течение целого часа я принужден был идти впереди, под дождем, ощупывая дорогу и предупреждая ямщика в опасных местах. Но мне, наконец, надоело месить грязь, и падать постоянно в лужи, и я решил все предоставить на произвол судьбы, забрался в тарантас, закутался одеялами и приготовился спать. Не тут-то было: не прошло и четверти часа, стоп... - тарантас увяз опять и на этот раз вполне основательно. Сколько ни осматривали мы дорогу, сколько ни старались вытащить его из какой-то трущобы, сколько ни кричали поощрительно на себя и на лошадей, тарантас не трогался с места. Оставалось одно: отправить ямщика в деревню за помощью, а самим как-нибудь провести ночь под дождем, на дороге. Мокрые до нитки, облепленные грязью, мы забрались под крышу тарантаса, закрылись всем, что могли найти, и так провели ночь, пока не вернулся ямщик с помощью и свежими лошадьми».

К вечеру следующего дня путники были в Ублинске и отдыхали на станции. Из ссыльных тут были поселены молодой студент Блок, сын фотографа из Нижнего Новгорода Карелин, студент-юрист Гросс и доктор Витерт из Варшавы. Блок и Гросс были очень образованными молодыми людьми, особенно сведущими в политической экономии. Впрочем, все они жили ужасно бедно, и было видно, что жизнь их нелегка. Физически все выглядели здоровыми, за исключением доктора Витерта, который в тюрьмах и ссылке провел 10 лет и казался в свои 45 лет совершенным стариком. Он ходил согнувшись, опираясь на палку. Он был наиболее просвещенным из всех, и показывал, что он основательно знаком и с американскими делами.

В Усть-Каменогорске Кеннан познакомился с местными ссыльными. Усть-каменогорские ссыльные не были ни в чем ниже ублинских или семипалатинских. Здешняя колония представляла лишь то отличие, что она заключала в себе большее разнообразие типов. Здесь были представители всех общественных слоев, начиная от деревенского башмачника и кончая грузинским князем. Большинство, однако, принадлежало к привилегированным сословиям. Кеннан особенно отметил Коновалова, Милинчука и Беловского. Последний был литератором, особенно поразившим Кеннана своим умом, широтой и ясностью своих взглядов. Колония ссыльных в Усть-Каменогорске была последней, какую Кеннан и спутники видели в степных областях.

adebiportal.kz