Русские колонизаторы считали, что в период с 1854 по 1866 гг., то есть с открытия областей Семипалатинской и Сибирских Киргизов, гражданственность, тишина и порядок сделали здесь громадный шаг вперед: «Слушая рассказы о прошедшем, о тех смутах и беспорядках, которые еще недавно волновали степь, о хищнических набегах одного аула на другой, разграблении караванов, убийствах русского человека, где только сие было возможно и удобно, убеждаешься, что нынешняя администрация удачно применена к здешней столь исключительной местности, особливо, если принять во внимание извечную дикость Киргиза, невежество его и грубость, ставившие ни во что закон, порядок и подчиненность». Впрочем, казахи тех лет были в состоянии ценить блага гражданственности. Степняки усвоили мысль, что лишь спокойствие есть необходимое условие мирного развития их быта и прочная основа их благосостояния. В указанный период грабежи и убийства случались реже, судебные следствия уменьшались как в числе, так и в важности. Например, в области Сибирских Киргизов число преступников, подвергшихся уголовному суду (1859-1861 гг. «Отчеты военных губернаторов», юридическое трехлетие) было очень ограничено. Кроме того, ссылалось в Дальнюю Сибирь ежегодно в среднем от 2-х до 3-х человек на население в 267 721 человек.

Из преступлений у казахов были особенно часты конокрадство и баранта. Конокрадство, впрочем, было грехом и русских в Тобольской и Оренбургской губерниях (тому много способствовала местность и возможность сбыта в соседние губернии), но баранта была специальностью сугубо-казахской. В глазах казаха она вовсе не была преступлением, скорее «не совсем хорошим поступок» и ей без зазрения совести можно было похвастаться перед своими родичами. При этом надо заметить, что баранта (хищнический отгон скота, табуна лошадей, а в былые годы и разграбление аула) не был уделом бедняков и златоискателей. Ей занимались и на большую руку богатые казахи, нередко даже султаны. Во всех других случаях, кроме баранты и конокрадства, казахи не были ворами и редко посягали на чужую собственность. В конокрадстве, например, казахи редко сознавались, хотя улики явно бросались в глаза, а его одноаульники скорее соглашались сложиться и заплатить за украденную лошадь, чем выдать соплеменника.

В трудах И.И. Завалишина «Сибирско-киргизская степь» рассказывается, что не знавшему казахского языка речь казаха казалась умышленно грубой и дерзкой, но это происходило частью от его флегматического характера, а частью и от сочетания самих звуков языка. Завалишин писал, что несмотря на то, что казахи были народом проницательным и смышленым, однако «с первых ваших слов, хотя бы вы и отлично говорили по-киргизски, не думайте, чтобы Киргиз раскрыл вам свою душу, выказал вам все свои чувства. Нет! Он сперва выпытает вас самих порядком: расположены ли вы сами к нему, готовы ли вы сами ему сочувствовать? Зато если подметит в вас искреннее дружелюбие и ласковость неподдельную, то и сам сделается откровенен». Далее он писал, что у казахов было еще одно достоинство - это совершенное отсутствие умышленной изысканности в выражениях, то есть замашки рабски поползать. Если казах стал о чем-либо просить, то говорил это смело и просто, не робел. В обществе между русскими ставил себя тотчас с ними на равную ногу, охотно соображался с чужими обычаями, не имея замашки отличать себя от прочих и резко выставлять себя среди несоплеменников:

«Мы сами и в Оренбурге, и в Сибири, бывали нередко в обществе султанов, хорошо говорящих по-русски. Они отличались от русских чиновников только национальной одеждой, в общности же были самые приятные собеседники и сотоварищи. К тому же Киргиз не охотник льстить, ласкаться, навязчиво угождать. Когда грубо приказывают ему, он показывает вид, что не понимает или не хочет понять; но если его просят услужить, оно силится угодить по мере своей возможности и радуется, что ему чем-либо обязаны. Повторяем, в военном отношении как отличный кавалерист, а в моральном как отличный солдат, Киргизский народ может быть драгоценным пособием для России в войнах среднеазиатских»

И.И. Завалишин

«Сибирско-киргизская степь»

Как и у всех сибирских народов (кроме татар и оседлых бухарцев), женщина у казахов выполняла самую тяжелую работу. Вся хозяйственная часть, вся внутренняя жизнь юрты, все самые тяжкие труды лежали на женщине. Она доила овец, коров и кобылиц, заготовляла одежду и обувь, варила пищу, изготовляла отопление, смотрела за детьми и мелким скотом. Казах же либо сидел в кибитке у тлеющего огня, по целым часам покуривая гамзу (медная китайская коротенькая трубочка), либо ездил из аула в аул. Богатый би либо сидел на съезде для разбора тяжб, либо в свободное время занимался охотой с беркутами, либо ездил осматривать свои стада, свои табуны. Жена при сопровождении мужа должна была непременно держать лошадь за повод и поддерживать стремя, а при возвращении в аул таким же образом его встретить, отстегнуть седло и отвести лошадь. Иногда проходит много времени пока муж, не слезая с лошади, толкует у своей кибитки с одноаульниками, а жена стоит и дожидается у стремени. Войдя в кибитку, казах садился на кошму и заводил речь: о подножном корме, о худобе скота и лошадей, новой перекочевке, расскажет кого встретил в дороге, что слышно в другом ауле.

Вести у казахов переносились с края на край степи с изумительной быстротой. Потом готовили еду (казахи не имели определенного времени для еды, а ели когда захочется, и притом много). Когда нарезали жареную баранину, либо конину, хозяин брал руками куски и раздавал гостям: чем почетнее гость, тем лучше был кусок. Когда все наелись, оглодки и остатки передавали для еды жене и семейству.

У казахов не было официального неравенства, даже султаны, чтобы не оскорбить народного чувства, принимали всех одинаково. Казах же шел к старшему себя по сословию либо общественной службе казаху свободно, входил в кибитку и располагался, где и как понравилось: на корточках, полулежа, на локотке, либо избирал себе изголовьем колена соседа. Потом начиналась живая речь о распоряжениях русской администрации, о султанах, о батырах, хвалились друг перед другом своими стадами, табунами, скакунами, зверопромышленными - подвигами. Иные играли в кости. К ночи появлялась домбыра, начинались песни... Вне кибитки молодежь пробовала силы, боролась. Тут стояли женщины и девки. Тут же иногда старики решали свадебные договоры, сумму калыма. Казахи были охотниками до новостей, даже до самых пустых вестей, лишь бы услышали их в первый раз: «Случись приезжий гость (особенно русский, свободно говорящий по-казахски), сбегался весь аул. Гостя засыпали вопросами: «что дал за коня, за сбрую, за седло, за одежду, откуда и куда, что слышал, кого встретил?». Все это быстро передавалось из аула в аул. Чем более гость краснобай, тем слушатели приходили в больший восторг. Хозяин велит подать кумысу. Начинается попойка и продолжается по нескольку часов кряду. Не обходится тоже и без закола жирного барана. Когда накрошат сваренное мясо, то дорогому приезжему гостю большая кость. Сверх этого, хозяин брал руками мелкие куски и сам клал ему в рот. Это означает верх приязни и дружелюбия».

Богатого казаха всегда окружали при съездах большим почетом. Толпа всадников окружала его, и каждый из самолюбия почел бы для себя унижением, отправляясь из аула, не иметь при себе нескольких конных. Этим тщеславием пользовались бедняки, стараясь попасть в число сопровождающих богача, который кормил их за свой счет. Впрочем, в быту казаха гостеприимство было первенствующей добродетелью. Кто бы ни приехал к нему, по делу ли, либо просто шатаясь праздно из аула в аул, но, слезая с лошади и удерживая повод в руке, приезжий садился сперва на землю подле двери кибитки. Хозяин выходил и просил его войти. Если же приехавших много, а в кибитке уже было тесно, хозяин велел поставить тотчас другую кибитку. Потом приносили кумыс, хозяин вводил гостей в приготовленную для них кибитку и после взаимных приветствий следовали неизбежные расспросы: «кто такой, откуда едет, за какой надобностью, что видел в проезде, что слышал?». Между тем, кумыс мешался и переливался ковшом, а затем начиналось потчевание гостей. У богачей всегда были наготове такие кибитки и при них особая прислуга. Иногда бывало так, что гость, приехав ночью, напившись и наевшись, уезжал на рассвете, даже не повидавшись с хозяином.

Торжественные случаи в жизни богатого казаха: пожалование от правительства какой-либо награды, избрание в почетную должность сопровождались пирами (той) и особыми при этом играми. Для казаха проехать 100 либо 200 верст на такой праздник ровно ничего не значило. Байга же устраивалась в случае какого-либо домашнего события, обычно свадьбы или похорон. Когда военный губернатор объезжал свою область, то казахи в самых пестрых и разнообразных нарядах собирались из своих аулов к окружным приказам, в коих они числились, в особенности богатые и почетные: аульные старшины и управители волостей, заслуженные султаны и старший султан управляющий округом.

Казахи высоко ценили награды правительства: чины, ордена, медали. При встрече военного губернатора, султаны и заседатели от казахов выезжали в богатых бархатных кафтанах, обшитых по борту и краям, двойным широким золотым гамуном. Цвет обычно был голубой, зеленый, чаще красный. Имевшие ордена, медали, сабли, украшенные драгоценными каменьями, надевали их. Были и пользовавшиеся штаб-офицерскими и обер-офицерскими военными чинами. Эти носили казачий кафтан с эполетами. Шапки у должностных лиц были бархатными, с широким бобровым околышем. Да и весь вообще народ при объездах военных губернаторов, которые бывали всегда летом, представляли чрезвычайно живописную картину. Кто и не имеет жалованного кафтана, либо военной формы, наряжался как можно лучше, надевал шапку крытую парчой и с лисьими, либо собольими околышами, богатый бухарский халат, под которым виднелся парчовый камзол, стянутый кожаным поясом с серебряной насечкой. У пояса висела сумочка с гамзой и табаком, нож в футляре с богатой оправой, сапоги сафьянные узорчатые с загнутыми вверх носками, широкие суконные шаровары, рубаха полковая. Бедняков одежда по покрою такая же, только из простых тканей, но все-таки бедняк старался при этом случае одеться почище.

Составив полукруг, по порядку волостей, казахи ожидали военного губернатора. Он приезжал, принимал поздравления султанов, благодарил их за спокойствие и порядок в степи, за верную службу. Потом он раздавал ордена, медали, патенты на чины, похвальные листы. После приема начинался народный праздник. Каждый род или волость раскидывала палатки из парусины, либо из холста зеленого и красного цветов. Посредине большая палатка для военного губернатора и чиновников. Против нее ставили столб до 7 сажен вышины, с призом на верхушке: обычно парча, либо шелковая материя. Байга начиналась борьбой казахских силачей. Они выходили в одних шароварах, перепоясанных кушаком, и, измерив друг друга глазами, начинали схватку. Иногда один удачный прием решал борьбу, но нередко силы у обоих были равны. Поэтому борцы долго ходили, перегибая один другого. Между тем, толпа подстрекала их всякого рода насмешками, похвалами, криком и гиканьем. То который-нибудь, уловив удобную минуту, вдруг либо отбросит противника в сторону, либо, приподняв, осадит так крепко, что заставит упасть. Иногда побежденный не сдавался и тогда оба валялись по земле, пока который-нибудь не осилит. Между тем, певцы выходили из толпы, садились один против другого на земле и пели песни, часто импровизируя их. Должно заметить характерную черту местных обычаев, что по получении приза победитель не присваивал его себе, а отдавал старшему в своем роду. Потом начиналась оригинальная потеха: выносили на средину круга большую чугунную чашу, либо котел, налитый до краев кумысом, бросают в него серебряные монеты, которые нужно отыскать на дне ртом. Можно вообразить себе хохот народа, при виде бритой головы, облитой кумысoм и облепленной сывороткой, когда она, чтобы перевести дыхание, вылезал из котла и опять в него погружался, ибо монета скользила в чаше. Охотники до приза на верхушке столба пытались взлезть на него, что удавалось немногим. Для этого нужна была редкая ловкость и необыкновенная сила мускулов. Байга всегда заключалась скачкой казахских бегунков. Для казаха скачка – это верх наслаждений. Он глядит на нее с лихорадочным напряжением. Впрочем, каждому хозяину, не только лестно, но и выгодно отличиться своим скакуном. Молва о хорошей лошади разносилась далеко по степи, охотников купить ее много бывало и цену за такого бегунка давали большую. Да и по самому свойству казахского быта, бегунок нередко выручал хозяина из опасности, спасал ему жизнь. В наездники выбирали мальчиков от 12 до 15 лет, вместо седла клали одни попоны и чтобы мальчик мог вынести весь карьер, то перетягивали его крестообразно. Бегунков заводили верст за 20 и более. Установив их рядом, пускали всех разом: «Едва только завидит толпа, мчащихся ездоков - как приходит просто в исступление! Крик, лучше сказать, рев оглушительный!». И полученный хозяином беговой приз тоже передавался им старейшему в роду. Когда байга кончалась, начинался опять пир на весь мир. Богатые казахи, султаны, бии, заседатели угощали народ вареной кониной, бараниной, пилавом, конской колбасой.

Казах вообще был понятлив и восприимчив. Сыновья почетных казахов, воспитывавшиеся в сибирском кадетском корпусе в Омске и всегда поступавшие в оный почти без всякой подготовки не только в предварительных науках, но и в русском языке, однако скоро выучиваются по-русски. Большую склонность выказывали они к истории, географии и математике. Нередко по успехам в науках становились выше своих русских товарищей.

Прежде богатые люди посылали своих сыновей для обучения в Бухару, которая издревле славилась в мусульманском мире своей ученостью, однако к середине XIX века баи охотно отдавали детей в кадетский корпус и в школы в Петропавловске, Семипалатинске и Омске. При окружных приказах были у ахунов и мулл школы, в которых обучали Корану, отчасти русскому языку и счислению. В Омск была центральная киргизская школа. Право определять в нее сыновей предоставлялось султанам (так как в Корпус поместить всех желающих было невозможно) и вообще всем почетным казахам. В этой школе обучали русскому языку, чистописанию, счислению, общим началам русских законов, татарскому языку и магометанскому исповеданию. По окончании курса, воспитанники поступали на службу письмоводителями при султанах, аульными старшинами и волостными управителями.

Казахи все без исключения были мусульманами. Ислам начал распространяться среди казахов не раньше XVII столетия, через проповедников из Бухары и Туркестана. Мечети, хотя и были построены в некоторых местностях внутри степи, но из-за кочевого быта казахам редко удавалось молиться в этих мечетях. Впрочем, ислам казахов держался рядом с религией предков. Так, например, все горные пещеры с ключами чистой воды считались у них священными. Они в них молились и даже в питье этой воды предполагали целебную силу. Впрочем, о целебных свойствах таких пещерных ключей в те годы еще не было сделано ученых исследований и легко может быть, что некоторые действительно обладали минеральными свойствами. Нередко тоже было уединенно стоящее большое дерево, какой-нибудь рельефно выдвинувшийся большой камень, который служил предметом поклонения. Уважали также могилы батыров, например: могила батыра Эдиге на одной из вершин Улутавских гор и верстах в 7 на юго-восток от Баян-Аула могила богатыря же Деус-Убая, героя одной из казахских легенд. Проезжая мимо подобной местности, казах слезал с коня, совершал «намаз» и оставлял какое-нибудь приношение: лоскут, пук конских волос. Особого духовного сословия у казахов не было, а в звание ахунов, имамов и мулл избирались народом казанские татары на неопределенное время и с согласия военных губернаторов утверждались в этих званиях оренбургским муфтием. Поступая на эти места, они обязывались учить мальчиков татарской грамоте и письму. Имели тоже при себе, для обрядов и вроде помощников при школах, частных мулл. Содержание всем давал народ по добровольной складке, но наряду с этим официальным духовенством, были и «баксы», истолкователи судеб и представители древнего праотеческого верования в добрых и злых духов. Они тоже занимались ворожбой и лечением. У них был музыкальный инструмент с двумя струнами из конских волос и с разными металлическими побрякушками, по которому они водили смычком из конских же волос, распевая непонятные слова и вызывая духов, которые будто бы помогали им при ворожбе и лечении. Исполняя эти заклинания, они кривлялись, бросались в огонь, тыкали себя ножами. Лечение их состояло в следующем: при простудных болезнях (впрочем не упорных) они закалывали черного либо желтого козла, вынимали из него парное легкое с осердием и либо прикладывали его к телу больного, либо терли оным, а мясом кормили. В расслаблениях всего тела с ломотой, резали жирную лошадь и завертывали больного в содранную с нее и еще теплую кожу. Иногда делали ванны из проточной воды. При ворожбе бакса прежде заводил длинный разговор с хозяином, ловко выспрашивал его о прошедшей жизни и на основании этих данных давал двусмысленный ответ, который применяй к себе и толкуй как знаешь!

Брак и похороны имели у казахов свои оригинальности. Задумав свадьбу, отцы жениха и невесты условливались, прежде всего, о «калыме» (плате за невесту). Калым у людей достаточных доходил нередко до 50 кобылиц. Сверх сего давались деньги и вещи. При калыме скотом и лошадьми жених должен был еще подарить «бик-якши» и «як-якши», то есть по верблюду в голову поезда с приданым и в заключение оного; да отцу невесты лучшую из своих лошадей за воспитание, а ее матери лучшего из своих верблюдов за выкорм дочери. Наконец, для подъема кибитки, сундуков и всего, что приносит ему с собой невеста, двух верблюдов ей. При таких разорительных условиях, редкий из казахов имел по нескольку жен: эту роскошь дозволяли себе лишь султаны и богачи. По заключении условия, мулла в подкрепление сватовства читал молитву, резали барана и пировали. Тогда девушка считалась уже принадлежностью семейства жениха и если он умрет до свадьбы, то она переходила к его братьям или к другим родственникам семейства, внесшего калым. Казахи (разумея достаточных) при женитьбе своей старались породниться с равными себе по роду, знатности и богатству, а «белая кость» (султаны и их потомки) не женились на «черной» (простолюдинке). При выдаче калыма - шесть баранов считалось за одну лошадь, а хорошая лошадь, смотря по ее качествам за 2, 3, и даже 5 лошадей. Совершеннолетие жениху 15 лет. В первую за этим весну, он отправлялся в аул невесты с подарками и с тремя или четырьмя своими сверстниками по годам и из своего рода. Для прибывших ставили особую кибитку и жених не мог видеть будущего тестя и тещу покуда они не приняли его подарков (не лично, а через посредников). Если они приняли, то жених просил о свидании с невестой. Тогда выставляли еще особую кибитку, в которую молодые женщины, девки и парни собирались на игрище. При этом жених должен был завоевывать свою невесту (спрятанную за занавеской), что он и делал, задаривая женщин и девок, и выводя их постепенно по одной из кибитки. Тогда женщины вводили в кибитку отца невесты и приготовляли у порога свадебную постель. Так продолжалось 7 дней и каждый день женщины приводили жениха к невесте. Женщины же и девки (из ближайших родственниц невесты) носили жениху в его кибитку воду для обмываний и еду. При каждом приносе чего бы то ни было, жених должен низко кланяться приносящим, спустив длинные рукава своего халата на землю и наступив на оные ногами. Таких поклонов делал он три и потом садился, не иначе как по приглашению. Когда же наступало время свадьбы, жених отправлялся с дружками за невестой. Брал с собой несколько сытых лошадей для закола, кошмы для приданной юрты и под своз невесты двух верблюдов. Но не всегда удавалось ему получить невесту с первого раза. Чтобы попировать на его счет, свадьбу откладывали будто бы по не изготовлению всего нужного, и часто бедный жених, если он богат, отдувался своим карманом целый месяц живучи в ауле будущего тестя. Наконец назначали решительный срок! Последний день и последнюю ночь пред выдачей невесты, молодежь проводила в играх. Тесть учреждал «байгу» с призами, делал пир и в условленный день отдавал дочь. До аула жениха провожали невесту мать и брат (а если нет их, то старшая в семействе сноха, или старший из родственников). Приданое невесты состояло из кибитки, постели, 9 рубах, 9 холстов, 9 меховых шуб, 9 ковров. Сверх сего головной убор с серебряными и золотыми бляхами, да богатое седло. У султанов (до уничтожения в степи рабства) давали еще невольников и невольницу. Соответственно такому приданому, жених сверх калыма отсылал тестю 100 баранов, либо ямбу китайского серебра. По приезде невесты в аул жениха, отец его учреждал тоже байгу и пир, созывая всю свою родню и одноаульцев. Для молодых выставлялась богато-убранная кибитка, в которой невеста помещалась за занавеской, принимала от родственников и знакомых жениха подарки и сама их одаривала. По истечении 3 дней, пир кончался, и муж поселялся в кибитке жены. Религиозных обрядов никаких не было, кроме молитвы при сговоре.

Перед смертью казаха, родственники и знакомые собирались проститься с умирающим. Мулла читал молитвы из Корана. Отходящий завещал положить его с ближайшими его родственниками до него умершими, и это свято выполнялось хотя бы пришлось везти тело верст 100 и более. Только что он умер, все родственники выходили из кибитки. Тогда посторонние обмывали тело и завертывали его в белую бязь (бумажную материю), нарочно для погребений выписываемую из Бухарии. Потом укладывали в чистую кошму и везли к могиле в телеге, либо на верблюде. Мулла, знакомые и родственники (если они не в ауле умершего, то за ними посылают гонцов) провожали покойника до кладбища. Могилу копали в 2 аршина глубиной и большей частью подкапывали в бок, лишь бы можно было поместить тело. По прочтении муллой молитвы, клали мертвеца лицом кверху по направлению к Мекке, чтобы при общем воскресении он мог, тотчас ориентироваться! Земли на тело не накидывали, а оставляли пустое пространство, закладываемое сводом из дикого камня, либо из досок; а уже сверх этого свода насыпали курган. Богатые устраивали себе обширные склепы из землебитного кирпича, или из дикого камня, квадратные и конусообразные, с отверстием наверху. Тут хоронили все семейство родоначальника. Женщины не могли участвовать при похоронах, а дожидались возвращения мужчин, сидя в кибитке. Старухи под черным покрывалом плакали со снохами, дочерями, сестрами покойника, а для причитаний приглашали и сторонних женщин да девок. Приличие требовало, чтобы жены и дети умершего, кроме воя и слез, раздирали себе лицо до крови! За требу мулла получал верблюда либо лошадь. Богатые давали «девятку» от всего скота, т.е. 9 лошадей, 9 голов рогатого скота, 9 баранов и так далее. Любимым лошадям покойника тотчас подрезали хвосты и пускали на целый год в пастбище; в годовщину же они закалывались. Со дня смерти, на одной из кибиток покойника выставляли белый флаг если умер мужчина, а черный, если женщина и этот флаг не снимался целый год, и плач аккуратно тоже производился каждое утро, в течение целого же года!

Каждый знакомый, либо родственник из другого аула был обязан приехать в аул умершего прочитать «бишу» (молитву). Подъезжая к стойбищу, он посылал вперед одного из своих объявить семейству умершего, что он приехал прочитать бишу. Один из семейства встречал прибывшего, а женщины приодевшись садились рядами по обоим сторонам, кибитки и начинали плач, продолжая его до тех пор пока гость не уговорит их успокоиться, замолчать! Тогда он читал молитву и давал в поминовение подарок: халат, кусок материи, лошадь либо верблюда. Казахи справляли поминки трижды: на третий день, через 6 недель и годовщину. На шестинедельные и годовые поминки приглашались все родственники и знакомые из самых дальних аулов и делался пир, у богатых резали тогда целые десятки молодых кобылиц и верблюжат, а баранов без счету! Иной ставил для гостей до 100 кибиток! Зато каждый приезжий на поминки должен был что-нибудь да привезти или принести в подарок: верблюда, лошадь, рогатую скотину, хоть барана, хоть кусок материи либо халат. (Доказательство умного расчета тароватого хозяина, тогда как у нас поминки часто тягота и разорение для бедняка). Гости, по прочтении муллой молитвы, угощались кумысoм и мясом (на каждых 2 гостей по полному блюду). После пира начиналась байга, борьба. Призы давал хозяин. Ставили тоже верблюда, и кто разбежавшись может через него перескочить, тому доставался верблюд. Либо вешали на нитку русский полуимпериал и кто попадал в него из винтовки, брал его себе. Призов богач выставлял заветное число 9. Ямбы китайского серебра, лошади, верблюды, дорогие материи и халаты раздавались в приз и, в особенности, при состязании скаковых лошадей.

Казахи Старшего жуза, кочевавшие частью в Семиречье, частью в Заилийском Алатау, управлялись тремя султанами по числу родов и под ведением военно-окружных начальников (соединяющих в себе власть гражданскую и военную). Копальский жил в городе Копале, а Алатавский (Алатавский округ заключал в себе весь Заилийский край) в укреплении Верный (город Алматы). С 1854 года Алматы сделался уже порядочным городком. В нем было 2 церкви, 631 дом и 5 973 человека населения. Эта местность по прелести климата и плодородию, по ее роскошной растительности, одна из лучших в степи. При том же отсюда уже не далеко не только от Западного Китая и Коканда, но и от Английской Индии Кульджа, главный город этой части Китайских владений, лишь в 300 верстах. На склонах Алатавского хребта росли яблоня, черешня, абрикос, виноград, персик, барбарис, сирень, вишня. Французские виноградные лозы принялись прекрасно. Огромное внутреннее море Балхаш, имевшее до 60 000 квадр. верст поверхности своей площади, до 600 верст длины и до 100 ширины покрывалось льдом лишь местами. Вода в нем в тихую погоду слегка соленая, а при волнении - горькая. Берега состояли из талькового камня и сланца. В густых камышах его водились тигры.

На Балхаше не худо бы завести (как cиe уже и сделано в Оренбургской степи на Аральском море) небольшую флотилию, ибо плавание по Балхашу и по Или до Кульджи свободно. Или замерзал не ранее декабря, а вскрывался не ранее марта. Она имела по фарватеру до 150 саженей ширины и инде до 3 сажени глубины. Замечательно то, что здесь озеро Ала-Куль, на остров, которого есть потухший вулкан, и озеро Иссык-Куль, где кочевал род «Богу» киргизов (буруты).