На следующий день миссионер прибыл к месту поминок. Еще издали была видна необозримая масса народа, рассеянная группами по холмам и долинам. Подъехав к первой группе казахов, Синьковский со спутником услышали хоровую песню казаков. Оказалось, что распорядитель поминок, ввиду неизбежных беспорядков при байге, оканчивавшихся всегда дракой, а иногда и убийством, попросили у Зайсанского пристава 10 человек казаков, во главе с чиновником приставства. Эти-то казаки и приветствовали прибывших русской песней, которую так странно было слышать среди тотчас окруживших экипаж степняков. Столпившиеся несколько сотен казахов с большим любопытством расспрашивали Котлова: кто приехал, откуда, зачем, чем занимается и так далее. Котлов давал разные противоречивые ответы, получив которые всадники мчались в разные стороны. И можно с уверенностью сказать, что не прошло и четверти часа, как тысячная толпа казахов узнала о том, что на их ас приехал русский молда, русский купец или чиновник, в зависимости от того, кто какой ответ получил от Котлова: «Любопытство киргизов и быстрота, с которой разносятся по степи разные вести - неимоверные».

Присланный сюда для наблюдения за порядком чиновник любезно предложил пришельцам свою юрту, убранную богатыми коврами, и сказал, что байга скоро должна начаться, мол, заминка произошла только из-за выбора места, откуда должны бежать «бегунцы». Но не один час прошел, а байга не начиналась. Наконец, байгу отложили сначала до вечера, а потом и до утра.

Выбрать место для бега и сохранить это втайне от народа, впредь до самого момента начала бега, составляло для распорядителя поминок весьма большое затруднение. Для заинтересованных же в беге это мучительное терзание неизвестностью. Дело было в следующем.

Естественное желание каждого, приведшего своего «бегунца», получить приз заставляло его прибегать к различным хитростям, а иногда к таким отважным выходкам, которые оканчивались очень печально. На пути, по которому должны были пускаться «бегунцы», становилась бесконечная вереница претендентов на приз с подставными лошадьми. Если же их прогоняли, то они прятались вблизи дороги: кто в кусты, кто за камни, а кто и в яму, вырытую для этого случая. Когда поравняются с ними их бегущие лошади, то все они с гиком, криком и свистом выскакивали из своей засады, неистово хлестали каждый свою лошадь, в то же время отгоняли чужих бегунцов. Некоторые не надеялись на свою лошадь, пущенную в бег. На пути бега они припасали другую и в одну секунду пересаживали на нее седока с уставшей лошади, одновременно с тем плетью отгоняя ускакавших вперед бегунцов. Иногда при этом насильно стаскивали с чужих лошадей седока, но когда подбегал хозяин такой, убежавшей было вперед, лошади, завязывалась свалка, оканчивавшаяся дракой, увечьем, и даже, как рассказывали, смертью.

Чтобы предупредить подобные беспорядки, хозяева поминок выписали десяток казаков. На всех советах по поводу избрания места бега все дали честное слово, что никто не пошлет подставных лошадей и строго будут следить один за другим, чтобы этого не было. Каждый уезд назначал свою дорогу для бега. Отсюда возникали ссоры, споры, пререкания, окончившаяся тем, что партия Семипалатинского уезда по капризу оставила место байги. Хозяева поминок, желая умиротворить гостей, послали за семипалатинцами для переговоров. Те возвратились. Но, возвращаясь, были уверены, что бег будет проходить на желательном для них месте и, забыв данное «честное слово», отправили туда 30 подставных человек. Другая партия Усть-Каменогорского уезда, не знавшая, что семипалатинцы тайком послали запасных, в свою очередь, туда же послала своих. При неожиданной встрече одних с другими завязался спор, а затем и драка, после которой возвратились к месту поминок. Споры о месте для бега заставляли откладывать время от времени байгу, так нетерпеливо всеми ожидавшуюся.

Распорядителем поминок, по казахскому обычаю, были не хозяева, а выбранный ими один из их родственников. Это был тучный казах, забегавший в юрту миссионера за советами и каждый раз, после двух-трех вопросов, на которые не успевал еще получить ответа, немедленно засыпал, оглашая юрту богатырским храпом. Съехавшиеся гости прибыли изо всех уездов Семипалатинской области и Сергиопольского уезда Семиреченской области. Число гостей определяли между 6 и 7 тысячами. Юрт было до 500 штук. Заколото было для гостей 300 баранов и 150 лошадей, которые были съедены в течение полторы суток. Нескончаемые ряды пылающих костров, над которыми варилось в котлах мясо, представляли вечером прекрасную иллюминацию. Призы были следующие:

1 приз – 100 верблюдов и 1 ямб (1 ямб – до 130 руб.);

2 приз - 100 лошадей;

3 приз - 100 руб. деньгами и 50 коров;

4 и 5 - по 50 баранов и 50 руб.;

от 6 до 11 - по одному тайтуяку (кусок китайского серебра, величиной с копыто и ценой от 25 до 28 руб.) и по 8 кусков разной материи разной величины;

от 11 до 26 — по 1 койтуяку (кусок серебра от 10 до 12 рублей) и по 8 кусков материи,

остальные по 5 ар. красного сукна и по 8 кусков материи.

На борцов было три приза:

1) 1 койтуяк и 8 кусков материи;

2) 5 арш. сукна;

3) материя на халат.

Среди многочисленных, из серой кошмы, юрт, эффектно выделялась юрта вдовы хозяйки, справлявшей ас по своему мужу. Поверх кошмы ее юрты был надет чехол из красного сукна, вышитого шерстью разными узорами. Войдя в юрту, миссионер увидел группу пожилых женщин и гостей, одетых в новые плисовые, а у некоторых и полубархатные, халаты, в безукоризненно белых «джавлуках» (жаулық). Как только он вошел и отрекомендовался хозяйке русским молдой, сидевшие впереди женщины уступили им свои места. Юрта была большая, стены ее и пол были убраны хорошими бухарскими коврами. Кровать хозяйки была отгорожена занавеской (шымылдық) из пестрой шелковой китайской материи, расшитой шелками. Вокруг стены были наставлены в три ряда множество разной величины сундуков, обтянутых чехлами из красного сукна и также расшитых шелками. Вообще, судя по юрте, сразу можно предположить, что ее хозяйка обладала большим достатком.

Все гости сидели молча, лишь хозяйка иногда к кому-либо обращалась с коротеньким вопросом и получала такой же ответ. После нескольких обычных вопросов миссионера к хозяйке и хозяйки к нему, он оставил юрту, не желая стеснять женщин.

Вскоре в юрту Синьковского пригласили акына (певец). Акын был молодым казахом с симпатичной наружностью, в шелковом халате и с двухструнной домброй в руках. Жидебай (имя акына) спросил, что пропеть. Проповедник предоставил выбор ему, и он пал на одного батыра, отличавшегося редким милосердием. Пел он задушевно, голос звучал симпатично, аккомпанемент удался как нельзя лучше. Когда пение окончилось, Синьковский стал было записывать эту песню, но акын попросил позволения пойти к звавшим его управителям и другим почетным гостям.

Предположения начать байгу на другой день ранним утром не осуществились. Большинство казахов упражнялись в наездничестве, переезжая от одной группы к другой и споря о месте бега. Распорядитель-толстяк, пыхтя, ходил в разные стороны, соображая с какого места начать байгу. Мимо мчались всадники на бегунцах, дети лет 10-14, в легких курточках и узких панталонах, с головой, повязанной платком. Особое внимание на себя обращали всадники Семипалатинского уезда: все они с головы до ног были одеты в белый коленкор, не исключая и чулок, заменявших обувь. Гости были одеты в лучшие и разнообразные костюмы, у одних костюм был черного, у других синего полубархата, суконный, драповый, шелковый, причем нижние концы панталон у многих были оторочены серебряным позументом. Но один казах обращал на себя общее внимание. Костюм его был из тонкого белого сукна, шапка из белой мерлушки, на седле и всей сбруе было обильно насечено серебро, токум из белого сукна, расшитого шелками, а лошадь вороная.

Как ни разнообразна была толпа казахов, обращавшая на себя внимание пришельца, однако же и они начали томиться бесконечным ожиданием начала байги. Уже было два часа дня, а распорядитель все водил нас или же бесцельно останавливался по часу и более на одном месте. Народ томился и роптал на распорядителя. Ропот этот был очень понятен, если принять во внимание, что народ с раннего утра еще ничего не ел и не имел надежды поесть, так как по окончании бега, все тотчас же разъезжались по своим домам.

Наконец, по настоянию чиновника, распорядитель решился приступить к началу, однако же не объявив места, по которому будет бег. Всем наездникам раздали билетики. Оказалось, что «бегунцов» было 330. Затем остановились все на одном месте. Распорядитель сгруппировал возле себя всех «бегунцов», указывая путь по прямому направлению, приказал остановиться на обозначенном месте, примерно верст за 30 от старта, и оттуда начать бег.

С быстротой молнии разнеслась весть о месте, откуда будут бежать. Некоторые из казахов, заинтересованные своими бегунцами, немедленно бросились бежать к указанному месту. Все усилия казаков и шабарманов (рассыльных) удержать бегущих на подмогу к своим «бегунцам», оказались тщетными. Да и что могли сделать 10-12 человек с массой народа в несколько тысяч? Некоторых заворачивали с дороги, но многие умчались горами, сделав лишних 5-10 верст. Некоторые из посланных наблюдать за порядком в том месте, откуда должен начаться бег, прибежали с вестью, что по дороге бега находится несколько сотен человек с целью помогать «бегунцам». Это говорило о том, что все предосторожности оказались напрасными. Если бы бегу был дан старт, то не было бы никакой возможности избежать драки и, по уверениям многих, убийства, а то и убийств.

Распорядитель, завопив «Ойбой! Ойбой!» сказал: «70 лет живу на свете, и вижу, что чем дальше, тем хуже делается. Прежде и одного старика слушались, а теперь всех стариков и управителей вместе не слушают! Не бывать же байге!». С этими словами он повернул коня к своей юрте, приказав шабарманам объявить народу, что байги не будет.

Как громом, поражены были те, которые привели своих «бегунцов». Сколько было потрачено ими времени и трудов для ухода за бегунцами и вдруг - все напрасно!

На казахском асе две силы притягательные для народа: угощение их мясом и бег. Ввиду того, что бег предполагался утром, хозяева не делали распоряжения о приготовлении для народа пищи, которой они не принимали со вчерашнего вечера. И так, при несостоявшейся байге, да еще и голод! Понятно, что народ возроптал и озлобился. Всюду заговорили «быть баранте», как обычной среди казахов мести за оскорбление. И действительно, семипалатинцы прямо умчались в ближайшие горы, чтобы ночью напасть на хозяйский аул. По дороге они встретили стадо баранов, принадлежавших устроителю поминок, и угнали столько, сколько им понадобилось. Немедленно было сделано хозяином распоряжение пригнать к аулу весь пасшийся скот, и через час, верблюды, коровы, быки, лошади были уже возле юрт. Всюду было заметно общее смятение, слышалось недовольство. Множество гостей, боясь потерять во время баранты лошадей, уехали в свои аулы. Миссионер также был намерен уехать, но хозяин, узнав об этом, пришел к нему и стал просить остаться, так как он за суетой не имел возможности побеседовать с ним. Синьковский согласился остаться.

Вскоре явились к чиновнику выборные от тех, которые привели бегунцов, с жалобой на несостоявшуюся байгу, заявляя, что причиной этого одни семипалатинцы, приготовившие по дороге подставных людей и лошадей. Поэтому они от лица выбравших их просили, чтобы байга состоялась для «бегунцов» остальных уездов, или же пусть хозяин раздаст призы всем приведшим бегунцов. Толки и споры были долгие. Один брат соглашался раздать все, что назначено на призы, а другой не соглашался. Наконец решено было, с согласия выборных, раздать только всех животных, назначенных на призы.

Еще с вечера видны были в горах большие пылающие костры. То варилось мясо отнятых семипалатинцами баранов. Ночь в хозяйском ауле была проведена не только в бодрствовании, но и в порядочном страхе в ожидании баранты. Аул был оцеплен 500 казахов, готовых защищаться. Они видели, что семипалатинцы подъезжали близко к аулу, но, вероятно, узнав, что русские и казаки, у которых были ружья, ночуют здесь, не посмели нападать на аул.

На другой день, еще до восхода солнца, проповедник увидел, что все юрты были уже завьючены и народа осталось мало, да и тот уже седлал своих лошадей. Хозяина, так любезно желавшего беседовать Синьковским, последний видел только мельком: он суетился о скорейшем побеге. Теперь ему стало понятно, что оставляя ночевать всех русских, он хотел предупредить баранту.

Через час миссионер и его спутник оставили урочище «Джарык»: на месте, где еще так недавно было несколько тысяч человек народа, пожиравшего сотни животных, где стояли сотни юрт и кипела разгоряченная кровь, была голая, безмолвная пустыня. После пришельцы слышали, что семипалатинцы напали на род Булановых. Было ли, действительно, нападение и чем оно кончилось, однако неизвестно.

Говоря о решении раздать призовых животных, миссионер рассказывал, что перед раздачей хозяин байги велел своим работникам ночью выбрать лучших животных из назначенных для призов, отогнать их из загородки и присоединить к своим стадам. Об этом узнали уже после, когда расхватали оставшихся животных, причем захватывал больше тот, кто владел большей силой.