Призимовочные территории по составу угодий были довольно разнообразны, начиная от таких, в которых имелись все роды пастбищ (летние, осенние, зимние, а также покосы и пашни), и кончая состоявшими исключительно из зимних овечьих пастбищ, на которые казахи не приходили до выпада снега, ибо здесь не было воды. Как правило, можно установить, что использование пастбищ, предназначенных для пастьбы до выпада снега, было свободно для всех членов данной группы, и если ограничения замечались (если группа по пользовании осенними пастбищами, входившими в состав общей территории, разбивалась на подгруппы), то это диктовалось удобствами самой пастьбы и пользованием водопоями. В маловодных районах, где источников было мало и где приходилось затрачивать труд на их оборудование, казахи ревниво охраняли свои права на данный источник, а стало быть и на окружное пастбище. Что касается зимних пастбищ, то здесь наблюдаются следующие случаи: 1) когда аулы пасли без всякого ограничения по всей территории; 2) когда каждый аул (иногда 2-3 вместе) пас скот близ своего кыстау; 3) когда аул выделял некоторую охраняемую территорию, которую в разных случаях называли то «кой-булюк» (овечий особняк), то «корык» (запас) т.п.; 4) когда аулы делили между собой всю территорию общины. Первые два случая имели место там, где зимняя пастьба мелкого скота была возможна лишь в начале зимы, когда снег лежал тонким слоем, где, пастбищ, свободных от снега во всю зиму, не было, где пастбища этого рода не представляли особой ценности. Общины этого типа встречались в равнинных местностях. Так, в Актюбинском уезде, где исчезла зимняя пастьба мелкого скота, пользование пастбищами каждой общины после уборки сена и хлеба было свободно не только для сообщинников, но и для посторонних. То же наблюдалось в равнинах Акмолинского, Омского и других уездов. С другой стороны, в горах Каркаралинского, Зайсанского и Семипалатинского уездов имелся целый ряд общин иного типа, в которых пастбища были поделены по хозяйствам. Здесь зимнее пастбище для мелкого скота имело огромную цену, и хозяин берег его как зеницу ока, охраняя не только от чужого скота, но от своего.

По такому «корыку» не позволяли даже пройти или проехать человеку, чтобы не затоптать его. Казахи, образно выражаясь, говорили, что мясо, заготовленное в «согым», он берег не так сильно, как эти корыки.

Между этими крайностями прослеживается целый ряд переходных форм. Зачатки обособления некоторых пастбищ из территории общины отдельными аулами, или же группами их проявлялись в том, что эти аулы сохраняли для себя ближайшее к их зимовкам пастбище. Это пастбище еще не имело границ, и право на него было фиксировано не настолько, чтобы оно могло считаться как нераздельное достояние аула. Однако мало-помалу к этому привыкали (тем более, что фактически каждый аул старался держать свой скот поближе), право аула закреплялось, явилась необходимость оговорить границы, а местами обозначить искусственными признаками. Происходило обособление известной территории около аула. Этот процесс обособления пастбищ в личное достояние отдельных хозяев наметилось лишь путем изучения существовавших форм землепользования в различных районах исследованного края. В различных уездах, в целом ряде общин имеются указания на то, что границы между аулами, были установлены отцами и дедами живших в те годы казахов во избежание возникновения ссор или уже после разыгравшихся столкновений. По-видимому, теснота являлась первой причиной возникновения границ внутри общин. Но возникновение границ еще не означало непременное их соблюдение, и во многих случаях (хотя границы имелись, но не соблюдались) между соседями царил мир. Кстати, в некоторых уездах, в целом ряде общин внутренние границы между аулами были уничтожены по решению общин, ибо стало так тесно, что раздельная пастьба скота стала невозможной.

Характер использования призимовочных пастбищ иллюстрируется следующими данными.

Резкое различие наблюдалось между Зайсанским и Петропавловским уездами (преимущественно гористый и исключительно равнинный, соответственно). В первом более половины всех общин поделили призимовочную площадь между аулами, причем 10% общин имело искусственные пограничные признаки между аулами, и во всех этих случаях территория была поделена не только между аулами, но и между хозяйствами. Во втором случае только 1/4 общин имели межаульные границы. В Зайсанском уезде из 300 общин 57, или 19%, поделили территорию по хозяйствам, а 3% общин перешли из-за тесноты в пастбищах от раздельного пользования призимовочной территории к совместному. В Петропавловском не было ни одной общины с разделенным по хозяйствам пастбищем и ни одного случая перехода общины от раздельного пользования к совместному. Эти два уезда взяты как крайние противоположности в этом отношении, хотя Актюбинский уезд стоял еще ниже Петропавловского в этом отношении. Прочие уезды располагались между ними.

Переходя к взаимоотношению соседних общин, можно сказать, что в разных районах, при различных условиях, призимовочная территория, в смысле обособленности и определенности ее границы, представляла значительное разнообразие, начиная от отсутствия границ и кончая границами, обозначенными искусственными признаками в виде ям, кучек из дерева, пирамидок из камней. Полное отсутствие границ наблюдалось там, где аулы были окружены пастбищами общего пользования и где было настолько свободно, что не было нужды в каких бы то ни было границах. Но как только являлась необходимость охранять какой-нибудь клочок сенокоса или пастбища от чужого скота, зачатки границ на лицо. Аул или группа аулов располагалась около этой границы и заявляла: дальше не ходите, дальше мы бережем для себя. Между соседними группами границы носили то совершенно неопределенный характер, когда пограничными признаками служат целые урочища, вроде какой-нибудь низины, или зарослей кустарника, или родицы, озерка, сопки и т.п., на которых сходились при пастьбе скота соседних общин, то более определенный, когда пограничными признаками служили могилы, одинокое дерево, груда камней, ручей и т.п. и наконец, искусственные признаки. Понятно, что определенность границ находилась в прямом отношении к ценности для казахов той или иной территорий, тех или иных угодий. Например, в Актюбинском уезде, с развитым земледелием, границы определялись чаще всего по пашням и сенокосам, зимние пастбища там не имели большой ценности, и по уборке сена и хлеба границы теряли свое значение, и чужой скот свободно переходил их. Иное дело в горах Зайсанского, Устькаменогорского и других уездов. Там пастбище имело первостепенное значение, ибо в зимнее время мелкий скот пасся, а так как удобных зимних пастбищ было немного, то и понятно, что они должны были строго определяться и охраняться. В характеристике междуобщинных границ в горных районах были на указания, что эти границы определялись искусственными признаками и строго соблюдались.

Необходимо заметить, что в этих горных районах границы существовали и соблюдались лишь там, где они имели значение. Так, весьма часто территории общин представляли собой полосы, спускавшиеся с гор в долины, и границы, определенные в горах, теряли эту определенность, расплывались и, наконец, вовсе исчезали в равнине, особенно, если последняя была малопривлекательна для хозяина. Казахи называли такие неопределенные границы «нобай» или «джоба».

Вот некоторые цифры, иллюстрирующие характер межобщинных и межаульных границ, а стало быть, и характер пользования призимовочной территорией. Касаемо Устькаменогорского уезда:

Стало быть, в горных районах границы были гораздо определеннее, чем в равнинных, где целая четверть общин имела определенные границы, тогда как в горных районах почти 99% общин имели определенные границы, в том числе дочти 2% имели границы с искусственными признаками.

Сопоставление форм землепользования, наблюдавшихся в различных районах обширного Степного края, приводит к мысли, что поземельные отношения в степи находились в периоде формировки, развития, что в различных районах наблюдались различные стадии одного процесса, сущность которого заключалась в постепенном обособлении земельных угодий. Путь, которым шел этот процесс, выражался в следующем. В первое время появления казаха на указанной территории земельной тесноты не ощущалось, и пользование землей было совершенно свободно. Соединившись в родовые группы большей или меньшей величины и облюбовав себе подходящие пастбища (в то время они не занимались ни сенокошением, ни хлебопашеством) казахи переходили с места на место, совершая известный цикл, меняя пастбища сообразно их хозяйственному значению. Иногда установление такого цикла происходило лишь в течение целого ряда лет. По-видимому, уже в первое время между казахами разных родовых ветвей происходили стычки из-за земли, причем слабые роды уступали сильным. Давление со стороны сильных, а также необходимость защищать свои стада от зверя и человека, побуждали собираться в более крупные группы. В конце концов произошло то, что территория распределилась между различными крупными и мелкими родами.

Но хотя казахи стремились объединяться в более или менее крупные родовые группы, это не значило, что внутри этих групп все шло без всякого трения в области землепользования. Так действительно было, пока не было нужды замечать, что есть лучшие и худшие пастбища. Но как только явилась необходимость занимать и худые места, начались и стычки. Явилась необходимость обосновать свое право и закрепить его. Обозначилось право первого захвата: «мы первые заняли эти места и вбили здесь свой кол» говорила одна группа из омского уезда; «это наш джурт» говорили устькаменогорцы, желая доказать свое право на занятую землю. Весьма понятно, что в первое время захват касался наиболее ценных для казахов пастбищ (зимних), а так как лучшие зимние пастбища были расположены в горах, то они и стали предметом особых исканий со стороны казахов. Нередко право первого захвата пасовало перед правом сильного, и никакие доказательства не могли помочь слабейшим удержать их земли. В равнинных районах, где зимняя пастьба мелкого скота была невозможна, и где на первый план по своему значению выступали покосы, предметом захвата служили эти последние. Здесь первые засельщики устраивались около лучших покосов, предоставляя позднейшим пришельцам худые места. Словом, происходит, то же, что и в горах.

В первое время при устройстве на тех или иных местах право заявлялось лишь на стоянку («кон», «джурт» и т.п.). Ни о каких границах захваченной территории разговора не было. Новый пришелец становился со своим скотом на таком расстоянии от первого, чтобы не было стеснения в пастбище. Но по мере того, как увеличивалось население и росли стада, начиналась ощущаться теснота, явилась необходимость установить свое право не только на стоянку, но и на окружающие земли. Соседи условливались в границах, которые сначала представляли лишь направление (нобай или джоба). Далее начинают устанавливаться пограничные признаки, на первых порах очень неопределенные, целые урочища, на которых скот смежных групп пасся совместно, затем пограничные признаки приобретали все более определенный характер до ямок и пирамидок из камня включительно. В горных районах такому обособлению подвергались прежде всего ценные зимние пастбища, в равнинах - покосы. Дальнейший процесс заключался в том, что все более мелкие группы стремились обособить свое землепользование, и в горных районах дело доходило до раздела земель, прилегавших к зимней стоянке аула между отдельными хозяевами. В равнинах такому разделу пастбища не подвергались в силу того, что они не имели такой ценности, как в горах.

Итак, сущность процесса эволюции форм казахского землепользования состояла в последовательном обособлении земель (пастбищ и покосов) в пользовании все более мелких групп, до отдельных хозяев включительно, и до закрепления за ними этих земель на праве частной собственности во всем его объеме, т.е. до отчуждения земли включительно. Сделки этого рода были весьма своеобразны и интересны, они носили различный характер. Иногда это было нечто вроде аренды (уступка земли одним другому во временное пользование за известную плату, или обмен, при котором один дает землю, а другой - деньги, чаще скот) и по истечении договоренного срока происходил возврат одним земли, а другим полученного имущества полностью. Один из договаривавшихся пользовался за это время плодами земли, а другой - тем, что приносил скот (молоко, шерсть, приплод, рабочая сила), или процентами с денег, и когда договоренный срок истекал, каждый вступал в обладание своим имуществом. В современном смысле этого рода сделки не были похожи ни на акт купли-продажи, ни на аренду. Деньги или часть урожая не возвращались по окончании срока, а остались у собственника земли. Но казахи знали и иные формы сделок подобного рода, когда по истечении срока сделки хозяин земли уже не возвращал платы. Затем были среди них сделки, имевшие характер купли-продажи со всеми признаками, свойственными этому акту.

Интересно отметить, что иногда все эти виды сделок имели место в одной и той же общине. Так, в Чаганской волости Семипалатинского уезда были отмечены следующие сделки в общине, значившейся под №244: 1) в 1896 году один хозяин аула №26 Оспан Еспол ушел на Иртыш, а свою зимовку сдал в аренду казахам аула №1 сроком на 25 лет за 40 овец, кобылу и 18 рублей деньгами. В акте сказано, что хозяин зимовки может получить обратно свою землю через 25 лет, если возвратит арендатору скот и деньги без уплаты процента; 2) в том же ауле одну из зимовок арендовал семипалатинский мещанин за плату в 20 рублей в год, с правом держать 200 овец, 14 верблюдов и 10 коров; 3) трое хозяев из аула №23 не имели земли, а пользовались за плату повинностей землей троих отсутствовавших хозяев, которые имели одинаковое право на землю с наличными хозяевами; 4) аул №1 из старшинства купил свою зимовку у казаха из аула №29, за что заплатил 75 баранов. В акте сказано, что купленная земля «досталась покупателю от предков». В последней сделке очень характерно стремление замаскировать сделку ссылкой на получение земли по наследству, вызванное либо тем, что по степному положению казахи не могли продавать земли, либо тем, что получение земли по наследству по их обычному праву являлась большей гарантией, чем покупка, в случае возникновения спора.

Статистиками экспедиции сделок подобного рода было отмечено довольно много, особенно в Семипалатинском уезде, но даже в этом уезде все же верховное право на землю в большинстве случаев принадлежало не отдельным лицам и даже не аулам, а земельно-родовым общинам. Община разрешала вопросы, возникавшие по поводу земли между ее членами, ей принадлежало последнее слово во всех сделках, она решала, сдавать или не сдавать часть земли другим, она решала вопросы о наделении землей образовавшихся вновь хозяйств, о разделе покосов, о прием в свою среду посторонних хозяев на время или навсегда. Она же регулировала пользование призимовочными пастбищами своих членов, т.е. наблюдала, чтобы уход с кыстау и возвращение на него происходили в определенном порядке, чтобы никто не оставался на кыстау дольше и не возвращался бы на него раньше других. Конечно, нередко было так, что богатый, влиятельный казах являлся полновластным вершителем всех вопросов общины. Но здесь это не более, чем уклонение от нормы обычного права казахов, явившимся в результате столкновения этого права с новыми условиями, и в покровительстве со стороны местной администрации различного рода незаконным делам.

Выше сказано, что эволюция форм землепользования завершалось обособлением земли в частную собственность. Если в общем это и так, то в частных случаях встречалось нарушение этого правила. По целому ряду общин в Павлодарском, Каркаралинском, Зайсанском и Семипалатинском уездах имелись указания, что пользование пастбищными угодьями от раздельного переходило к совместному. Казахи объясняли это теснотой.

Весьма вероятно, что в одних случаях уничтожение границ происходило под давлением многоскотных хозяев, которым невыгодно было платить беднякам за пользование их землями. В других случаях, наоборот, это случалось под давлением малоземельных, потребовавших поравнения. Во всяком случае, факт остается фактом, и значение его в том, что за общиной осталось последнее слово в земельных распорядках.