Немалое влияние на устройство переселенческой семьи оказывало число работников. Так, если взять группу, принесших с собой от 150 до 300 рублей, то окажется, что в первый год водворения в семьях с одним работником на хозяйство приходилось 4 головы скота, 0,5 десятин посева и около 2 десятин пластов, а в семьях с 2 работниками – 6 голов скота, 0,7 десятин посева и свыше 2,5 десятин пластов. Для семей, пользовавшихся наделом два года, с одним работником - 9,5 голов скота, 4,8 десятин пашни и 1,5 десятин пластов, а с двумя работниками – 14 голов скота, 6,5 десятин пашни, и 3 десятины пластов.

Видимо, 3-х лет было достаточно для того, чтобы переселенец прочно поставил свое сельское хозяйство и довел его до того уровня, что в дальнейшем его расширение идет замедленным темпом. Об этом говорят следующие цифры:

Как видим, количество пашни, сильно возраставшее в первые 3 года, дальше уже возрастало медленно, трудовая способность семьи была насыщена, а пашни было распахано столько, что можно было с ней не торопиться, а позаботиться кое о чем и другом. Не то по части скота – он плодился сам собой, и хозяину приходилось только запасти сена, что было делом сравнительно легким, а насчет пастбища беспокоиться повода не было – его хватало. Подтверждение тому можно найти в анкетах, произведенной той же экспедицией в 1900 году, захватившей 3 138 семей в 21 поселке:

Как видно рост стада и площади посева в первые десять лет невелик, но зато в группе живущих свыше 10 лет и количество скота, и площадь посева сразу возрастало чуть ли не вдвое. Между прочим, последняя строчка указывает на то, что старожилы усиленно прибегали к аренде, и их посев на аренде был равен посевам на своей земле. Арендовали они главным образом у казахов (почти 4/5 всей площади) и у своих односельчан, причем у казахов брали преимущественно крупные съемщики – почти 50 десятин в среднем на съемщика, а у односельчан - мелкие, бравшие в среднем по 8,5 десятин. Впрочем, и новоселы довольно охотно арендовали пахотные земли: среди первогодок целая треть семей сеяла на арендованной земле, а площадь арендованной пашни составляла 50% площади надельной. Вероятно, это объяснялось тем, что тотчас же по приходе далеко не все хозяева успевали распахать и засеять свою землю, оттого и прибегали к аренде уже готовой пашни. В следующий год как число арендующих семей, так и площадь аренды упали, и только позже возросли. Интересно отметить, что кроме денежной аренды, на которую падало, 91% всех случаев, существовала испольная и даже отработочная аренда, причем и тa, и другая встречалась только в группе семей, проживших 4 и более лет в данном поселке. Очевидно, в первые годы переселенцы избегали отдавать свой труд в страдную пору другим, а также делиться урожаем. Они спешили устроиться на новом месте, поработать и наработать больше для себя.

Казалось бы, при степном многоземелье, возможности легко и задешево арендовать землю на стороне, размер надельной площади не должен был играть значительной роли в хозяйстве переселенцев. Однако на деле оказалось не так, и благосостояние семьи – насколько она сказывалась в количестве скота и площади посева – находилась в прямом отношении к количеству надельной земли, что показывают следующие цифры:

Как площадь посева, так и количество скота росли почти в той же пропорции, что и площадь надела.

Трудно сказать, от чего зависело такое соотношение. Быть может, от того, главным образом, что многоземельные семьи являлись и многосемейными, а стало быть и более сильными, чем малосемейные, но категорически утверждать этого нельзя.

На основе вышесказанного, можно признать довольно обоснованным, во-первых, что прочность первоначального устройства и последующее благосостояние переселенца всецело зависело от денежных средств, бывших в его распоряжении к моменту прихода на участок. Во-вторых, сумма, необходимая для прочного устройства, была равна примерно 300 рублям. В-третьих, более или менее прочно переселенец устраивался только по прошествии 3 лет. И в-четвертых, полного развития его хозяйство достигало лишь к 10-ому году по устройстве на месте.

Одновременно с повторной анкетой переселенцев Кокчетавского уезда были составлены бюджетные описания 30 хозяйств в 22 поселках. В том же году, а отчасти в следующем, 1901, были составлены подобные же описания для 25 хозяйств из 23 поселков 5 других уездов Семипалатинской и Акмолинской областей. Насколько подробно были сделаны эти описания, можно судить по тому, что понадобилось 1 122 графы, чтобы разместить все цифровые данные о составе хозяйства (расходы и приходы, положение на родине и т.д.), да еще страницы 3 текста в среднем на каждое хозяйство, содержавшего историю переселения и хозяйничанья переселенца на новом месте и другое. Ниже мы приведем лишь некоторые цифры, касавшиеся общего бюджета переселенцев, состава их постоянного имущества и потребления. В среднем по 55 бюджетам, доход семьи выражался 660 рублями, а расход - 590 рублями, или в перевод на душу обоих полов доход равен 100 рублям, а расход - 89 рублям. Следовательно, чистый остаток составлял 70 рублей на семью или 11 рублей на душу. Сравнение с бюджетами воронежских крестьян (Ф.А. Щербина, «Крестьянские бюджеты», 1900) показывал, что эти последние и получали, и расходовали несколько меньше, чем переселенцы, а именно, доход их был равен 610 рублей на семью, или 74 рубля на душу, а расход - 525 рублей на семью или 63 рубля на душу. Интересно совпадение - и у тех и у других остаток выражается 11-ю рублями в год на душу. Продолжая сравнение, мы увидим полное совпадение в бюджете воронежцев и переселенцев между денежной и натуральной частями расхода: у тех и у других расход натуральное хозяйство составляло 54% общего расхода на хозяйство и личные потребности семьи. Сопоставляя размер годового расхода на душу со стоимостью постоянного имущества, которая определялась для тех и других суммой в 117 рублей на душу, мы находим, что у переселенцев этот расход составлял 76%, а у воронежцев 54% стоимости имущества. В этом отношении переселенцы-старожилы были ближе к воронежцам, чем новоселы: у первых этот расход составлял 71%, а у последних - 78% стоимости имущества. Это и понятно, ибо, чем дольше семья живет в данном месте, тем больше хозяйственный инвентарь, большее количество хозяйственных принадлежностей, утвари, построек и т.д. оказывается в ее распоряжении и стоимость имущества растет быстрее, чем текущие расходы семьи. Однако при общей стоимости имущества в 117 рублей на душу у воронежцев и переселенцев, отдельные его статьи сильно отличались:

Как видим, в имуществе переселенца скот и рабочий инвентарь имели большее значение (48,5%), чем у воронежца (32% стоимости всего имущества). Очевидно, переселенцы все свои силы направляли к тому, чтобы шире поставить свое хозяйство, почему и обращали больше внимания на рабочую, производительную часть своего имущества, откладывая заботы о постройках, об одежде и утвари на более благоприятное время. У воронежца же и постройки, и одежда, и домашняя утварь, и мебель собирались, накапливались в течение долгого периода времени, переходя по наследству от поколения к поколению. Особенно резко это выступало, если взять бюджет новоселов, т.е., живших в поселке до 3-х лет, и старожилов, проживших более 10 лет. У первых стоимость всего имущества была равна 84 рублям на душу (в т.ч. скота и инвентаря 43 рубля), или 51% стоимости всего их имущества, а у последних (при общей стоимости в 144 рубля на душу) скот и рабочий инвентарь стоил 59 рублей, или 41%. То есть, при общем возрастании стоимости имущества на 76%, у старожилов сравнительно с новоселами, стоимость построек, одежды, утвари возросла на 117%, а рабочего инвентаря и скота на 37%. Конечно, наряду с ростом стоимости имущества рос и годовой расход семьи: с 86 рублей на душу у живущих до 3 лет в поселке, до 103 рублей или с лишком в 1,5 раза, у тех, которые жили более 10 лет.

Почти целая треть (33%) годового расхода переселенцев падала на пищу, которая обходилась, в среднем по 55 бюджетам, в 28 рублей 50 копеек на душу. Новоселы расходовали на пищу меньше старожилов - 22 рубля 50 копеек первые и 32 рубля на душу вторые, что составляло 34% от годового расхода у первых и 32% - у вторых.

Детализируя расход на пищу, мы найдем следующее:

Разница в потреблении продуктов земледелия между новоселами и старожилами была невелика. Несколько больше она была для продуктов скотоводства и уже весьма значительна для прочих продуктов, главным образом, лавочных, которых новоселы потребляли на 2 рубля 90 копеек, а старожилы на 8 рублей 15 копеек на душу, т.е. почти втрое больше. Значительная доля этого расхода падала на водку и чай с сахаром (свыше 50% у тех и у других), причем в то время, как потребление чая с 70 копеек на душу у новоселов возрастала до 1 рубля 97 копеек, расход на водку увеличивался у старожилов ровно в 8 раз сравнительно с новоселами - с 35 копеек до 2 рублей 60 копеек на душу. Потребление воронежских крестьян отставало по всем статьям, не говоря уже о старожилах, а и от новоселов, кроме водки, которой воронежцы выпивали больше последних. Нужно оговориться, что подобное сравнение имело лишь условное значение, ибо цены на разные продукты могли быть неодинаковы, Относительное же значение различных пищевых продуктов, выражалось следующими цифрами.

Потребление воронежцев было весьма близко к потреблению новоселов по относительному значению тех или иных продуктов.

Если подсчитать весовые количества муки и крупы с одной стороны и мяса с другой, потребляемые переселенцами и воронежцами, то окажется, что воронежцы потребляли 18,1 пуда муки и крупы, а переселенцы - 22 пуда, а мяса - первые 1,2 пуда, а вторые 1,65 пудов. Старожилы съедали еще больше: 24 пуда муки и крупы и 2,5 пуда мяса и сала, не считая дичи, рыбы и молочных продуктов. Последних переселенец потреблял в виде только молока (20 ведер в год на душу), тогда как воронежец, если считать удой его коров даже в 100 ведер, получал всего 14 ведер на душу.

Если посмотреть на источники денежного дохода переселенца и воронежца, и тот, и другой продавали продукты, получаемые в хозяйстве, продавали свой труд и труд членов своей семьи, занимались ремеслами и промысловой деятельностью и т.д. Сведя различные источники его дохода в несколько групп, получим следующую табличку:

Итак, стало быть, переселенцы-новоселы главный источник дохода имели в продаже скота и продуктов скотоводства - 40,5% всего дохода, затем - в продаже продуктов земледелия - 24,6%, а всего больше процент денежного дохода новосела поступал от земледелия и скотоводства; продажа труда давала небольшой доход – 8,8%, а промысловая деятельность совсем уже ничтожный - 0,1%. У старожилов на первом месте стояла продажа продуктов земледелия - 43% всего дохода, а продажа продуктов скотоводства на втором месте - 18%; промысловая деятельность давала уже гораздо больший доход - 5,7%. Сравнение с соответствующими данными воронежских бюджетов показывала, какая разница была между ними: в доходе воронежца доход от скота и земледелия немногим превышал процент общего дохода (36,5%), зато на продажу труда падало 20,6% всего дохода и 13,2% дохода получалось от промысловых заработков.

Если говорить о жизни переселенцев на родине, об истории их переселения, скитания по разным местам до водворения на месте и хозяйничанья на местах новой приписки, важно я на конкретных примерах показать, каким случайностям подвергались переселенцы со времени оставления родины.

Вот что рассказывал крестьянин Полтавской губернии Александр Кисленко. Около его родного местечка жили «барышни», брат которых служил в Петропавловке. Получая от него письма, они рассказывали соседям и советовали: «Чем тут страдать, в Акмолинскую область идти, там тепло, и свободные места есть». Соседние паны сильно гневались на этих барышень, они уже было умолкли, но весть пошла, и в 1896 году 113 семей решили идти. Но разрешение было дано далеко не всем и только 33 семьи получили возможность отправиться в далекий путь. Выехали с родины на Троицу, прибыли в Петропавловск к концу мая и прожили там под повозками до Петрова дня, а там «переселенческая барышня» посоветовала им отправиться в Кокчетав, где ждали губернатора. В Кокчетаве собралось до 200 семей. Наконец приехал губернатор и приказал им дать земли, но прошло еще немало времени, пока они были устроены на новом месте. В целом, Кисленко повезло - он сразу попал на место, и благодаря запасу денег принес в поселок 300 рублей. Ему удалось сразу более или менее прочно основаться. Впрочем, своих денег не хватило и пришлось воспользоваться казенным пособием, которого он получил 65 рублей.

Кисленко был доволен, говорил: «нечего Бога гневить». Жаловался только на плохую воду, неважную, солонцеватую землю и на то, что из 15-ти десятинного надела, удалось выделить всего по 5 десятин под пашню. «Мы проживем, а діты наши Бог знае як жить будут»...

Василий Половинка, тоже полтавец, решил ехать после того, как на сходке старшина читал бумагу о том, где и какие места имелись для переселения. Послали ходоков. Те облюбовали в Кокчетавском уезде урочище, но затем пришла бумага, что это урочище плохое, для поселка не годится. Сам Половинка считал, что «больше потому, что киргизы, должно просили». Снова послали ходоков, а на следующий год, в 1896 году, они двинулись сами. Участок, выбранный ходоками, оказался никуда не годным. Уездный начальник предложил другой, но и этот был забракован. Пошли сами искать и выбрали хороший участок, то самое «Коровье озеро», которое облюбовали первые ходоки, но туда начальник не пустил. Решили ждать. Просили уездного, чтобы хоть для детей юрты дал — лето было дождливое. Уездный начальник юрт не дал, поэтому примерно месяц они жили они под повозками. Вскоре прошел слух, что губернатор едет, и их перевели в город в пустой казенный дом. Губернатор выслушал их и разрешил устроиться на «Коровьем озере».

Половинка принес с собой всего 3 рубля и ему пришлось туго. Получил пособие, ходил с сыном на заработки, теперь перебивался кое-как, но все-таки духом не пал и о родине не скучал: «там тошно мне было; своей земли вовсе не было - лето в Крыму, зиму в людях молотили; здесь хоть все вместе кучкой сидим, а там по наймах жили... Омелько с 10 лет в работники пошел дочки в няньках жили»...

Лаврентий Недоливка, черниговец, задумал переселиться на Амур еще в 1880 году, но ничего из этого не вышло. В 1887 году Лаврентий, получавший «Сельский вестник», не досчитался одного номера этой газеты. За поиском этой газеты отправился в волость и оказалось, что номер этот был умышленно скрыт писарями, ибо в нем была статья о том, как и куда переселяться. Писари опасались, что мужики задумают идти в Сибирь, кто-то посоветовал ему не показывать мужикам этого номера. Пошли толки о переселении и весной 1889 года отправили ходоков в Семипалатинск. Те выбрали место в Барнаульском округе. Решили идти, но тут земский стал задерживать. Наконец ближе к Петрову дню тронулись. На место попали только в половине августа, потеряв в дороге много детей. Тут Недоливка прожил около 5 лет. Хотя жилось недурно, он искал себе лучшего и, услышав про Кокчетавский уезд, решил идти туда. В 1896 году около Петровок отправился в Кокчетав. Здесь сразу его с семьей и попутчиками не приписали к имевшимся поселкам и им пришлось самим искать себе участок. Разрешили им поселиться на реке Урункай, но так как участок не был обмежеван, а межевщики только приблизительно показали им, где косить и сеять, то «из-за этого вышло потом крупное, как известно, недоразумение с киргизами, доходившее до суда, в результате которого крестьяне должны были отдать накошенное сено киргизам». Переселенцы остались без сена, и Недоливка, принесший с собой 150 рублей должен был истратить из них 66 рублей на покупку корма для скота. К моменту исследования он еще не оправился, но и не жалел о родной Томской губернии и надеялся стать на ноги.

Гаврило Константинов, тоболяк, услышав от своих земляков, пришедших на побывку на родину, что они хорошо устроились в Кокчетавском уезде, решил присоединиться к ним. В 1887 году он это осуществил. Жили вольно, платили только казахам, но, желая упрочить свое положение, подали прошение генерал-губернатору об отводе им этого участка. Ответ был «ни да, ни нет», а уездный начальник потребовал от них подписки, что через 3 года они уйдут с участка. Крестьяне отказались дать подписку, и начались хлопоты о нарезке земли. Так прошла зима, а весной уездный начальник сменился и новый тотчас же прислал к ним помощника с 12 казаками. Собрали казахов с таратайками и велели им складывать мужицкие вещи, сколько тут посуды побили, вещей поломали и развезли их по разным поселкам. Через месяц пришло предписание лесничему осмотреть их участок. Тот осмотрел и нашел его удобным, а в сентябре вышло им разрешение засеять участок, тот самый, с которого их только что вывозили силой.

Петр Кривякин, воронежец, вышел с родины в 1878 году. Земли было у них мало - дарственный надел - и после смерти отца Петр решил идти в Сибирь: «слухи шли про эту сторону, что тут народ без копейки устроиться может - земля вольная, леса вольные, воды вольные. А у нас вода в пруде ровно брага была, земли дороги, выгона вовсе не было, за скотину до 5 рублей за выпас купцам платили - чего до последнего доживаться? - и пошли...». Пошли они в Бийский округ, но в Пресновской станице им посоветовали идти в Кокчетавский уезд. Пришли сюда осенью, зимовали в казачьей станице, а с весны устроились на месте. Это было в 1879 году. С того времени Кривякин три раза «до куриного пера проживался». В 1883 году на зиму Кривякин уходил в Петропавловск на заработки. В 1892 году снова уходил со всей семьей в Тобольскую губернию, а в 1893 году переехал в Омск и здесь работал на железной дороге 2 года, заработал хорошо и теперь прочно поставил свое хозяйство.

Все эти люди они ушли с родины, потому что там им было плохо - земли мало, аренда дорогая. Здесь их манили вольная степь, земли, вода, леса. Об этом шли слухи, и они шли на слух, на удачу, направляясь на одно место, а попадая в другое, особенно в старое время, в 1870-х, 1880-х годах. Помощи от начальства они не видели, а до 1890 годов, когда переселение преследовалось, начальство оказывало не помощь, а преследовало «самовольных» переселенцев, «бродяг» и, бывали случаи, сажало их в острог, или своим отношением доводило их до разорения. Вследствие такого отношения к переселению и переселенцам со стороны лиц администраций, склонных ко всякого рода злоупотреблениями, переселенцы теряли дорогое время, силы, растрачивали собранные на родине гроши, а подчас терпели неудачи, теряли детей, умиравших от невозможных условий жизни в пути, или чуть сами не погибали в глухой степи от голода.