Современное развитие исторической науки основано на идеях междисциплинарного синтеза и методологического плюрализма, характеризуется критикой формационного подхода и постепенной его сменой цивилизационным концептом, освоением западного научного потенциала и осмыслением познавательных возможностей неклассического гуманитарного знания.
Советская историческая школа, занимая марксистскую идеологическую и политическую позицию, не допускала сомнений в объективности собственного познания истории. Марксизм был для нее истиной и, следовательно, все, написанное с его позиций, было истинно. Всемирно-исторический процесс был представлен как процесс последовательной смены общественно-экономических формаций. При этом методология марксизма-ленинизма схематизировала прошлое; уделяла основное внимание классам и партийной принадлежности; абсолютизировала революционное и преуменьшала значение эволюционного развития; не придавала значения ментальному уровню народов. Формационный подход не позволял выйти за рамки теории и практики построения социализма. Многие проблемы истории Казахстана не могли быть решены в рамках этого подхода.
Советские историки практически не имели возможности знакомиться с новыми тенденциями западной историографии. Майкл Дэвид-Фокс, Питер Холквист и Маршалл По в своей аналитической статье, посвященной, помимо прочего, характеристике советской историографии, пишут: «В советской историографии можно найти лишь слабые отзвуки школы “Анналов” (Ф.Бродель), социальной истории (Э.П. Томпсон), компьютеризированного количественного исторического анализа (Computer-Aided Quantitative History, Роберт Фогель), антропологической истории (Н. Земон Дэвис), истории мировых систем (И. Валлерстайна) и т.п. и т.д. Столь же редко встречаются и отголоски социологических теорий, породивших такое множество новых школ (а также просто скоротечных модных веяний) в западной историографии.
В советском периоде историографии России, если не считать некоторых показательных исключений, мы не находим ровно ничего ни от Макса Вебера, ни от Зигмунда Фрейда, ни от Клода Леви-Стросса, ни от Виктора Тернера, ни от Мишеля Фуко или Юргена Хабермаса. Отрезанная от опыта западных коллег, скованная жесткой парадигмой марксизма-ленинизма, советская историография России оказалась заперта в тематически-концептуальном тупике…Сильной стороной советской исторической науки стало источниковедение, поскольку оно считалось политически нейтральным».
С этим утверждением трудно поспорить. Безусловно, потеряно слишком много времени, но за прошедшие годы практически было преодолено расстояние в семьдесят лет. Теории и методы, с которыми еще вчера научное историческое сообщество постсоветского пространства едва ли было знакомо, сегодня становятся основным инструментарием изучения любого хронологического отрезка истории страны. При этом особо хотелось бы подчеркнуть, что среди достаточно большого числа позитивных перемен, происходящих в развитии гуманитарных наук на всем постсоветском пространстве, в современной историографической науке имеют место следующие ограничения – отсутствие специального языка и понятийно-терминологического аппарата, большое наследие других наук (философии, социологии, политологии, лингвистики, литературоведения, литературной критики и др.). Последнее само по себе не является недостатком. Однако необходимость выработки собственного языка и исследовательского инструментария назрела довольно давно.
Как писал А. Гершенкрон, «вклад историка заключается в том, чтобы указать на потенциально релевантные факторы и на потенциально значимые сочетания факторов, которые не столь легко определить изнутри сферы более ограниченного опыта. Но это только вопросы. Ответы – совсем другое дело. Никакой прошлый опыт, каким бы богатым он ни был, и никакое, даже самое тщательное историческое исследование, не спасают ныне живущее поколение от творческой задачи нахождения собственных ответов и формирования собственного будущего».
Отказ от марксистской парадигмы привел к поиску новой методологии. Но этот процесс не завершен, и в настоящее время продолжается переосмысление опыта, накопленного исторической наукой, поскольку универсальной методологии не существует.
Начиная с XIX века, на Западе шел активный спор об объективности исторических сочинений и поиск новых методологий познания. На смену формационного подхода пришел цивилизационный, в рамках которого развитие человеческого общества представляет собой совокупность циклов развития отдельных социальных систем – цивилизаций. Цивилизационный подход имеет преимущества перед формационным, поскольку сочетается с социокультурной историей, но очевидно и то, что этот подход также не является универсальным.
Можно выделить в качестве самостоятельной теории концепцию циклов, которую в разное время разрабатывали Дж. Вико, О. Шпенглер, отчасти А. Дж. Тойнби, Ф. Бродель, Н.Я. Данилевский, Л.Н. Гумилев и другие.
Идеи прогресса и поступательности мировой истории также имеют глубокие корни в исторической науке. Согласно этой теории, общество призвано идти по пути прогресса, и история человеческого общества рассматривается как движение вперед, от худшего – к лучшему, от дикости к цивилизации. Но она также не может стать парадигмой, поскольку исторические представления о развитии общества и в этом случае зачастую.
воспринимаются неадекватно основной идее данной теории. Кроме того, нельзя утверждать, что теорию прогресса поддерживают все историки.
Синтез теорий прогресса и теории локальных цивилизаций открывает возможность построения методологии, формирующей адекватное цивилизационное сознание. Восприятие исторического процесса на этой основе также позволяет осознать, что мир бесконечен.
Помимо названных подходов, существенным дополнением для развития современной методологии истории является политологический подход, предоставляющий возможность сравнивать политические системы и делать объективные выводы об исторических и политических процессах. Теория ментальностей, в свою очередь, позволяет вводить в научный оборот совершенно новый круг исторических источников, отражающих повседневную жизнь людей, их мысли и чувства и более адекватно реконструировать прошлое через взгляд человека, жившего в этом прошлом.
Обогащает современную методологию исторической науки синергетический подход, который позволяет рассматривать каждую систему как определенное единство порядка и хаоса. Известен в мировой исторической науке волновой подход, акцентирующий внимание на волнообразном характере эволюции сложных социальных систем. Заслуживают внимания и другие подходы: историко-антропологический, феноменологический, историософский и др.
В современном мире синхронно происходят два процесса: глобализация и тенденция к ускоренному развитию локальных культур. Мир одновременно объединяется глобальными системами и в то же время, расщепляется на этнорегиональные составляющие. Не случайно возникло новое достаточно уникальное слово «глокализация» (Glocalization), что означает новый принцип «глобальной локализации».
В последние десятилетия ХХ века возник, причем отнюдь не по инициативе историков, бурный интерес к социальным представлениям о прошлом, существующим в современном обществе. Происходит осмысление локальных сообществ в качестве субъектов исторического процесса. Адекватный метод достижения этой цели предлагает феноменологическая источниковедческая парадигма гуманитарного знания, в частности метод компаративного источниковедения. Данный метод позволяет, в частности, проводить сравнительный анализ источников по локальной истории; изучать интеллектуальную историю; историю повседневности; городскую историю; гендерную историю, новую биографику и т.д.
К причинам концептуального характера, можно отнести положение о том, что прошлое – это конструкция, которая создается в настоящем, и наши сегодняшние репрезентации прошлого – это отнюдь не то «как оно было на самом деле», а всего лишь очередные конструкции.
В идеологизированной трактовке, которую активно развивают западноевропейские и американские постмодернисты, постулируется, что конструкция прошлого является объектом манипуляций и выступает в качестве одной из форм «властного дискурса», навязывающего массам образ прошлого 4
(равно как и настоящего и будущего), выгодный интеллектуальным и политическим элитам.
Новые возможности и перспективы в изучении истории Казахстана открывают современные направления в исторической науке, и мы бы хотели кратко остановиться на их характеристике. Все подобные исследования осуществляются с позиций полидисциплинарного подхода, методами, выработанными гуманитарными науками в конце XX – начале XXI века, и в частности микроисторией и устной историей.
Микроистория или локальная история. Историческое движение можно рассматривать сквозь призму: натурализма, социологизма, мега-истории, теологизма, культурологизма (макроистория), антропологизма (микроистория). Например, через анализ действий человека в истории, привлекая к рассмотрению его потребности, интересы, мотивы действий; восприятие мира и систему ценностей; условия жизни и быта в разные исторические эпохи.
Историческое пространство также может быть представлено различными форматами. Как правило, выделяют глобальную историю, стадиальную историю, локальную историю, микроисторию. В последнее время все больше внимания уделяется последней.
Понятие и само слово "микроистория" впервые употребил Фернан Бродель. Микроистория близка к истории быта, но вырабатывает собственные методы, пересматривая и реконструируя категории классической социальной истории. Кроме того, микроистория позволяет использовать многообразие способов изложения эмпирического материала, будь то на уровне макроистории, или "глобальной истории". Сегодня данное направление является одним из влиятельных направлений в мировой исторической науке.
В 2003 году в Санкт-Петербурге был опубликован сборник «Прошлое – крупным планом: современные исследования по микроистории», в котором представлен ряд переводов трудов западных авторов, большинство из которых впервые представлены на русском языке. Особое внимание уделено мотивам поведения и стратегиям выживания людей в непростых условиях Европы начала Нового времени, показано как за страницами документов можно увидеть сложное переплетение человеческих судеб на примере какой-нибудь сельской общины или города. Подобные сборники предоставляют отечественным исследователям уникальную возможность открыть для себя не только имена выдающихся западных ученых, но и познакомиться с их исследовательской лабораторией. Подобную задачу выполняет и сборник «Семья, дом и узы родства в истории».
Локальная история вычленяет человека в истории; она стремится описать не просто то, что найдено в источниках, но старается понять (understand), что случилось в прошлом, она рассказывает «о реальных людях в реальном мире» (about real people in a real world). Одним из замечательнейших примеров деятельности людей в прошлом, на наш взгляд, могут служить примеры человеческого милосердия и история благотворительности. 5
Устная история – это, прежде всего, воспоминания о прошлом участников тех или иных событий. Это также новый тип исторических исследований и источниковедческих материалов, получаемых в интервью и записываемых на магнитофон или любые другие носители памяти. В 1948 году был создан Исследовательский центр по изучению устной истории при Колумбийском университете (США), ознаменовав тем самым начало академического признания данной дисциплины. В 1966 году в США возникла Ассоциация устной истории, а с 1978 года издается журнал «Oral History review». На сегодняшний день созданы обширные архивы устной истории. Коллекция НАСА, например, содержит 375 интервью (1200 часов записи) по истории освоения космоса. Американский институт физики в Нью-Йорке проводил интервью с крупнейшими физиками ХХ века (70 интервью, 300 часов записи). Есть и другие примеры.
Тема исторической памяти приобрела известность позже, чем методы устной истории, несмотря на то, что признанное ныне классическим сочинение Мориса Хальбвакса “Коллективная память” увидело свет в 1950-м, спустя годы после гибели автора от рук нацистов.
Одна из главных причин появления термина «память» в приложении к истории стало повышенное и во многом оправданное внимание к воспоминаниям участников и, главным образом, жертв величайших трагедий ХХ века. Однако затем термин «память» стал быстро распространяться на самые разные аспекты социальных представлений о прошлом.
Историю с памятью связал еще Ф.Бэкон: в работе «О достоинстве и приумножении наук» (1623 г.) он ввел разделение знания на науки разума (философия), науки памяти (история), науки воображения (поэзия). Историческое знание, а если точнее – историческая наука, зачастую противопоставляется исторической памяти.
Понадобился распад глобальных объяснительных схем исторического развития, распространение убеждений в относительном и частном характере знаний о прошлом, чтобы тема памяти не только оказалась модной и востребованной, но даже, по выражению Пьера Нора, вступила в “эпоху всемирного торжества”. Признаками этого «торжества» стали:
все более интенсивное политическое, туристическое, коммерческое использование прошлого
потеря учеными-историками монопольной привилегии на интерпретацию прошлого
В последние десятилетия массовые или групповые представления о прошлом часто обозначают различными словосочетаниями, включающими слово «память» - автобиографическая, коллективная, социальная, историческая.
Свойственный устной истории “интерес к жизни любого человека” называют современным сентиментализмом, одной из форм социальной и человеческой защиты “маленьких людей”, обретающих чувство собственной значимости в процессе “проговаривания себя”. 6
Но не только субъективность метода и объекта сближают устную историю с исследованиями памяти. Само осуществление устной истории являет собой диалог между двумя носителями памяти: информантом и исследователем.
По определению П.Томсона “память — это поле битвы”. Вследствие чего чрезвычайно важно, солдатом какой из сражающихся на этом поле армий является исследователь. Кроме того, необходимо уяснить будут ли его воспринимать как “своего” или “врага”, а интервью будет являться “разговором по душам” или “допросом с пристрастием”
Предугадать заранее распределение ролей между участниками интервью, от которого зависит, какой сегмент памяти будет задействован, совсем не просто, и в этой творческой непредсказуемости исследовательского процесса, наверное, кроется одна из причин популярности устной истории.
В качестве удачного примера использования методов устной истории в исследовании гендерной проблематики можно назвать работы последних лет, среди которых монография Мэрианн Кэмп «Новая женщина Узбекистана» и сборник воспоминаний Марфуы Тохтаходжаевой «ХХ век глазами женщин Узбекистана». Кроме того, необходимо назвать «Хрестоматию по устной истории», изданной Европейским университетом Санкт-Петербурга в 2003 году. Во введении содержится общая характеристика состояния данного научного направления в странах Западной Европы и Северной Америки. Хрестоматия содержит переводы трудов ведущих западных специалистов по устной истории, применению методов устной истории в различных областях знания (социально-экономическая история, демографическая история, политическая история), практике работы исследователя на примере анализа отдельных интервью и т.д. Полезные рекомендации по основным проблемам, возникающим перед начинающим исследователем, а также библиография, которая может оказаться полезной тем, кто хочет попробовать свои силы в области устной истории можно найти в книге Лоскутовой М.В. «Устная история: методические рекомендации по проведению исследования».
Интеллектуальная история изучает историю интеллектуалов, то есть историю людей, которые создавали, обсуждали и пропагандировали различные идеи. В отличие от чистой истории философии (соответственно: науки, литературы и т. д.) и от истории идей, с которыми она тесно связана, интеллектуальная история изучает идеи через культуру, биографию и социокультурное окружение их носителей.
История повседневности – отрасль исторического знания, предметом изучения которой является сфера человеческой обыденности в её историко-культурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах.
В центре внимания истории повседневности – реальность, которая интерпретируется людьми и имеет для них субъективную значимость в качестве цельного жизненного мира, комплексное исследование этой реальности людей разных социальных слоев, их поведения и эмоциональных реакций на события.
Возникновение истории повседневности как самостоятельной отрасли изучения прошлого – одна из составляющих «историко-антропологического поворота», начавшегося в гуманитарных науках конце 60-х XX в.
В фокусе анализа историка повседневности изучение социального с точки зрения индивида, изучается не просто быт, а повседневное сознание и поведение. Индивид в исследованиях повседневности должен быть воспроизведен действующим на жизненной сцене в заданных обстоятельствах (природных, временных, политических), показан определяющим ситуацию, конструирующим – совместно с другими – социальные роли и играющим их.
Без выяснения мотивации действий всех актеров «театра жизни» прошлого историку повседневности не понять их. В объектах исследования (в том числе в авторах тех текстов, которые служат для него источником) – такой историк видит своих со-авторов, ведет с ними диалог, не дистанцируясь, не стараясь сохранить объективность, встать «над» ними.
В истории повседневности существенно расширяется источниковая база за счет свидетельств еще живущих информантов – то есть необходимо использовать метод сбора и записи «жизненных историй» – интервью всех видов (нарративных, полуструктурированных, биографических, лейтмотивных, фокусированных т.д.). Такие «устные истории» становятся для исследователя-историка не просто сбором материала, но созданием нового вида эмпирических источников.
Исследователи, не располагающие возможностями лично и вслух «задать вопрос прошлому», работают с традиционными письменными памятниками. Среди них они выделяют, прежде всего, эго-документы – биографии, мемуары, дневники и письма.
Новая биографика позволяет изучать биографию как социальный феномен. В рамках данного подхода возможен поиск деталей биографии и жизненного пути, парадоксов биографии, пространства и времени биографии. Позволяет выявить, что хранит биографическая память и для чего. Одним из методов данного подхода является биографическое интервью.
В работе интервьюера особенно важна его компетенция, понимание и владение невербальным языком, коммуникативные навыки. К типам интервью можно отнести: частично структурированное, лейтмотивное, клиническое, биографическое, фокусированное, нарративное, дискурсивное. Особое внимание должно уделяться планированию интервью: составлению гайда вопросов, выборке респондентов, скринингу потенциальных респондентов, этике проведения интервью и т.д. После проведения интервью проводится анализ на примере конкретных текстов. Первоначально необходимо рассортировать тексты (сообщения, аргументы, комментарии, собственно наррации), затем его закодировать (открытое, осевое, выборочное) и затем собственно анализировать с соблюдением всех норм и правил, существующих в подобного рода исследованиях.
Современная историческая наука Казахстана переживает комплекс качественных изменений, связанных с переходом от классической к не- и постнеклассической научной парадигме. Современная ситуация в методологии историографии Казахстана характеризуется отказом, хотя иногда и формальным, от формационного подхода, развитием идей цивилизационной концепции и использованием модернизационной теории для изучения ряда социально-экономических сюжетов. Неклассические тенденции проявляются, прежде всего, в анализе синергетической парадигмы. Исторической науке Казахстана еще предстоит освоить в полном объеме всё то знание, которое было накоплено мировой гуманитарной мыслью.
Литература:
1. Фокс М.Д., Холквист П., По М. Журнал “Критика” и новая, наднациональная историография России//НЛО.-2001.-№50 http://magazines.russ.ru/nlo/2001/50/devid.html
2. Гершенкрон А. Экономическая отсталость в экономической перспективе // Ab Imperio. – 2002. – № 4. – С. 15 – 42.
3. Князева Е.Н. Международный Московский синергетический форум: итоги и перспективы//Вопросы философии.-1996.-№11.-С.148-152; Князева Е.Н. Курдюмов С.П. Антропный принцип в синергетике//Вопросы философии.- 1997.-№3.-С.62-79. 4. Кантор К.М. Дезинтеграционно-интеграционная спираль всемирной истории//Вопросы философии.-1997.-№3.-С.31-47; Пантин В.И. Ритмы общественного развития и переход к постмодерну//Вопросы философии.- 1998.-№7.-С.3-13; Полетаев А.В., Савельева И.М. Циклы Кондратьева и развитие капитализма (опыт междисциплинарного исследования).- М., 1993
5. Тартаковский М.С. Историософия. Мировая история как эксперимент и загадка.-М.: Прометей,1993.
6. Прошлое – крупным планом: современные исследования по микроистории.-СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге; Алтейя, 2003.-268с.
7. Семья, дом и узы родства в истории.- СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге; Алтейя, 2004.-285с.
8. Хальбвакс М. Коллективная и историческая память
http://magazines.russ.ru/authors/h/halbvaks
9. Томсон П. Голос прошлого. Устная история/ Пер. с англ. М.: Издательство «Весь Мир», 2003.-368с.
10. Kamp M. The new Woman in Uzbekistan. Islam, Modernity. And unveiling under communism.-Seattle-London:University of Washington Press, 2006.-332p.; ХХ век глазами женщин Узбекистана/ собиратель первич. Материала, авт. Предисл., заключения, глоссария и примеч. Марфуа Тохтаходжаева.-М.: Наталис, 2008.-312с.
11. Хрестоматия по устной истории.-СПб.: Изд-во Европейского университета, 2003.-396с. 9
12. Лоскутова М.В. Устная история: методические рекомендации по проведению исследования.- СПб.: Европейский Дом, 2002.-56с.
13. Абиль Е.А. Историческая наука и синергетика.-Костанай: ТОО «Костанайполиграфия», 2008.-184с.
Ковальская С.И. д.и.н., профессор кафедры истории Казахстана ЕНУ им. Л.Н. Гумилева
