15 февраля 1908 года в журнале «Сибирский Вопрос» была опубликована статья государственного деятеля Российской империи конца XIX – начала ХХ вв. О.А. Шкапского «Землеотводное дело в киргизских степях». В своем очерке по аграрному вопросу в Казахстане он затрагивал проблему земледелия и землевладения в регионе. Портал Qazaqstan Tarihy расскажет о ключевых моментах критики политики колониального правительства в отношении экономического устройства степи, рассматриваемых в его труде
Шкапский утверждал, что важнейшим для переселения вопросом являлся вопрос отвода земель. В степи он производился по Временным правилам для образования переселенческих и запасных участков в районе Сибирской железной дороги от 13 июня 1893 года, на основании которых переселенческие участки образовывались из земель, «ранее отделенных в непосредственное распоряжение казны, а затем и из прочих казенных земель, состоящих в нераздельном пользовании казны и крестьян». Причем в последнем случае в участки «не могут быть включаемы постоянные общественные угодья, находящиеся в пользовании коренного населения».
Автор отмечал, что если эти статьи сопоставить с законом о землепользовании казахов («Степное положение»), с одной стороны обеспечивавшим им право на общественное пользование землей и право сохранять занятые под пашню земли в пользовании хозяев, пока они возделываются, а с другой стороны позволявшем правительству обращать на различные государственные нужды излишние для кочевников земли, то вырисовывается полная картина тех правовых положений, которыми были ограждены интересы казахского населения. Эта картина дополнялась тем, что в степных областях (в т.ч. и в Туркестане) количество земель, необходимых для обеспечения быта кочевников, определялось на основании данных статистического исследования казахского хозяйства. Следовательно, изъятию из пользования казахов и обращению для нужд колонизации подлежали земли, «излишние» для ведения кочевого скотоводческого хозяйства.
Казалось бы, при наличности всех этих законодательных и административных распоряжений земельные нужды казахов были достаточно защищены. Но это была лишь одна сторона медали, всего лишь десница правительственных действий. Была еще и оборотная сторона у медали.
Правительство приступило к выяснению излишних для казахов земель не для обеспечения их нужд, а для образования переселенческих участков. Поэтому интересы казахов не могли выйти на первый план. Преследуя лишь интересы переселенцев и работая в степи, где вследствие маловодья и почвенных условий колонизация не могла идти повсеместно, землеотводные партии должны были выбирать под участки земли, наиболее пригодные для земледелия. Сначала это было обусловлено фактом аренды таких земель крестьянами у казахов, а затем и необходимостью лучшего обеспечения переселенцев. Некоторую роль играло и представление о казахах, как о кочевниках, которым «не нужны пахотные угодья». Начав с устройства переселенцев на арендованных ими землях, землеотводные партии усвоили практику изъятия под переселенческие участки не только земли, пригодные для земледелия, но и те пашни, которые уже были обработаны казахами. В 1898 году эта практика была санкционирована циркуляром министра земледелия, который, подтвердив требование закона о невключении в переселенческие участки казахских пашен, вместе с тем допускал их изъятие при условии земельного награждения казахов в другом месте за счет земель других казахов. Это исключение вошло в правило, на что указывает ассигнование особого кредита (в 1897-1904 гг. по 10 тыс. руб., в 1906 г. - 20 тыс. и в 1907 г. - 50 т. руб. и в 1908 г. - 87 500 руб.) на вознаграждение казахов за снос зимовок, обычно располагаемых около пахотных угодий. Здесь стоит отметить, что средняя стоимость зимовок и других строений по 282 бюджетам хозяйств казахов определялась в 60 руб.
Само по себе изъятие пахотных земель у одних и передача их другим не представляла здоровой государственной политики, значение которой усугублялось, если принять во внимание, что такие изъятия производились в период перехода казахов от кочевого, скотоводческого хозяйства к оседлому, земледельческому. На такое переходное состояние указывают цифры о проценте сеющих хозяйств в различных уездах: B Актюбинском - 94,5%, в Кустанайском - 77%, в Усть-Каменогорском - 69% в Атбасарском - 30%, в Павлодарском - 24,2%, Кокчетавском - 22,3%, Каркаралинском - 14,5% и Омском - 3,1%.
Шкапский писал, что при наличии таких условий широкое применение упраздняющего закон циркуляра министра земледелия о возможности изъятия пашен затрагивало интересы трудовых групп казахского населения. А внесенная министром земледелия поправка в виде земельного вознаграждения не имела значения, так как она не считалась со сложными социально-экономическими процессами, совершавшимися среди казахов. В степи шла борьба из-за земли, с одной стороны, между кочевниками и осевшими казахами, а с другой – между родовыми группами. Внутри последних же шла борьба масс с «остатками феодализма, а также и с нарождающейся плутократией».
При наличности этих процессов и закона, предоставлявшего казахам право на аульных сходах и на волостных съездах (где еще господствовала знать и где было сильно влияние богатых), распределять между собой земли и земельное вознаграждение, о котором говорится в циркуляре министра земледелия, не могло быть осуществлено.
Совершавшиеся в степи процессы требовали изучения, так, как только при таком условии было возможно правильное решение казахского вопроса. Действовавший в те годы закон, построенный на поверхностном изучении жизни народа, не регулировал сложные явления, которые пополнялись крестьянской колонизацией. Необходимо было решение всей совокупности совершавшихся процессов, решение в интересах трудовых масс всей степи, а не одних только переселенцев.
Но казахская степь требовала еще и изучения той природы, среди которой жило население и которая, являясь основным фоном экономической жизни, была главным фактором кочевого быта. Последний уже не удовлетворял население.
Одним из главнейших вопросов жизни в степи являлось водоснабжение, особенно в целях ирригационного земледельческого хозяйства. На этот вопрос давало ответ только гидрогеологическое изучение казахской степи. Только оно и отвечало на вопрос, как велики шансы земледельческой колонизации на обширной территории, стихийно привлекавшей к себе выходцев из южной половины Российской империи. А за вопросом о водоснабжении выступали и многие другие (оценки почв, выбор способов земледельческой культуры), разрешить которые могла только наука.
Таким образом, там, где могли создаваться новые экономические центры, жизнь ставила перед государством сложную задачу со многими неизвестными. Как решалась эта задача, можно было судить по практике переселенческого дела в Туркестане, где земледелие на орошенных землях представляло необходимое условие сельскохозяйственного производства.
Шкапский писал, что переселение туда шло без зова правительства, но устройство переселенцев встречало препятствия, с одной стороны, вследствие полного неведения количества земель, которые могли бы быть изъяты из пользования казахов, а с другой стороны, и это самое главное, вследствие отсутствия орошенных земель. Казалось бы, при таких условиях особенное внимание переселенческой организации должно было направиться, кроме статистических работ, еще на гидрогеологические исследования. Но стоит взять смету переселенческого управления на 1907 г., чтобы убедиться, что работы шли не по тому руслу, по какому должны бы идти. Из 147-тысячного бюджета семиреченской организации и 146 тыс. сыр-дарьинской на гидротехнические работы и статистику расходовались в первой 19% и 70% бюджета, а во второй - 20% и 12%. Причем гидротехнические работы были поставлены так, что большая часть средств расходовалась на личный состав, а не на сами работы (в семиреченской - 12% личный состав и 7% - операционные расходы, а в сыр-дарьинской - 12% и 7%). Та же смета говорила, что на оросительные сооружения был определен расход в 850 640 руб. (на эту сумму можно было произвести орошение 17 тысяч десятин). Однако он был выкинут «по соображениям бюджетного характера и ввиду признанной невозможности приступить без разрешения законодательной власти к обширным оросительным сооружениям в Сыр-Дарьинской и Семиреченской областях и в Муганской степи Закавказья». Центральная власть не решалась приступить к ирригационным работам сравнительно на небольшую сумму, когда от них зависело земельное устройство прибывших и идущих в Туркестан переселенцев. Но та же центральная власть не задумалась внести в смету 220 000 руб. на вознаграждение казахов Чимкентского уезда за арыки, проведенные на территории в 60 000 дес., «добровольно» уступленной киргизами для переселенцев. Эта «добровольная» уступка территорий, которая в Туркестане кормила 10-12 тыс. местных хозяйств, не вызывало со стороны центра сомнений в действительно доброй воле казахов, хотя само собой напрашивался вопрос, для чего же казахи проводили арыки и почему они продавали их, да еще по 3-4 руб. с десятины, когда самое дешевое орошение стоит 30-50 руб. на десятину? Сомнение не возникало, вопрос не выяснялся, и производилось изъятие у одних земледельцев для передачи их другим, производилось под прикрытием в виде слов о «добровольной уступке».
Гораздо проще совершалось такое же изъятие орошенных земель в Семиреченской области. По протоколу временной верненской комиссии по образованию переселенческих участков от 30 апреля 1907 г. у 165 киргизских хозяйств Чамалганской волости было изъято 7 150 дес., на которых велось ирригационное хозяйство с посевами пшеницы, люцерны, ячменя и других растений, с садами и бахчами. Постановляя такое решение, комиссия высказывалась за необходимость собрания «дополнительных сведений о распределении пахотных земель между живущими вне отчуждаемого участка киргизами и о количестве имеющихся у них излишков пахотных земель, которые могли бы быть предоставлены смещаемым киргизам».
Таким образом О.А. Шкапский приходит к выводу, что указанные факты ярко иллюстрировали сложившуюся практику землеотводного дела, которая руководствовалась не законом, изложенном в правилах образования участков и в Степном положении, а циркуляром министра земледелия, санкционировавшего изъятие казахских пашен. При такой постановке вопроса дело делалось для «скорейшего устройства» нескольких десятков крестьянских семей, а по существу - для той системы, которая стоит на страже интересов 130 тысяч землевладельцев Российской империи.
