С приведением в действие Устава о сибирских киргизах, утвержденного 22 июля 1822 года, генерал-губернатор Западной Сибири в феврале 1824 года приступил к открытию двух внешних округов Омской области. Он уведомил генерал-губернатора Восточной Сибири и о мерах своих действий.
Действия эти заключались в командировании в казахскую степь с разных пунктов 14 команд линейных казаков для торжественного объявления статей устава, касающихся прав, выгод и обязанностей казахов, а также и того, что вся их страна отныне находится под особенным покровительством и на попечении российского правительства. По этому поводу была издана специальная прокламация казахскому народу, в которой говорилось о целях российского императора при введении нового порядка в степи. По возвращении же всех 14 команд линейных казаков предполагалось отправить в степь еще два отряда, но уже более значительных, как для самого открытия высших округов и образования окружных приказов, так и для первоначального устройства степи.
Один из округов должен был находиться напротив Ямышевской дистанции, в волостях, где находилась семья покойного хана Букея, в 600 верстах от линии. Другой округ планировалось открыть напротив Петропавловска, где кочевала семья покойного хана Вали, в 300 верстах от линии. Как говорится в записке, местоположение будущих округов было согласовано с членами ханской семьи, а именно с султан-майором Газы Букеевым и султаном Губайдуллой Валихановым, сын которого Булат находился в то время в Санкт-Петербурге с депутацией.
Генерал-губернатор Западной Сибири считал, что командирование такого большого количества команд линейных казаков, хотя, впрочем, малочисленного, должно было произвести впечатление не только на казахов, но и на китайцев. Их российское правительство считало «въ внѣшней политикѣ своей наблюдательныхъ, подозрительныхъ и мечтающихъ притомъ, нѣкоторымъ образомъ, что Киргизская степь составляеть ихъ владѣніе». Сигнал о командировании 14 отрядов должен был дойти до них через восточную часть степи. Далее, генерал-губернатор отправился в Кяхту, чтобы переговорить с чиновниками и директором Кяхтинской таможни, который часто имел сношения с маймаченскими китайцами. Его целью было разузнать, какое впечатление произведут на китайцев распоряжения на Омской линии, какие последуют о них суждения, а также узнать о китайских намерениях в отношении России. С такими же распоряжениями он обратился к гражданскому губернатору в Иркутске.
Директор таможни впоследствии времени донес генерал-губернатору, что со стороны китайцев не только не было никаких слухов о вводимых у казахов постановлениях, но и не было видно, чтобы дзаргучей (начальник китайского торгового города) в Кяхте и торгующие китайцы имели какие-либо сведения. Директор таможни также просил генерал-губернатора снабдить его инструкцией по поводу того, как следовало отвечать китайцам, если у тех возникнут вопросы по изъясненному предмету, и дабы разноречием не подать повода к различным с их стороны толкам. Генерал-губернатор находил тревогу директора основательной, посовещался в переписке с генерал-губернатором Западной Сибири, который и уведомил, что он обязан отвечать на вопросы китайцев, если это представится нужным, согласно нижеследующей инструкции.
Так, по словам генерал-губернатора Западной Сибири, казахская степь с давних времен была под высоким покровительством Российской империи. Однако часто случалось, что со смертью последнего хана казахская степь подвергалась мятежам и бунтам из-за несогласий и неблагонамеренных мотивов султанов, биев и старшин. Эти мятежи и бунты разгорались во всей степи, что не было никакой уверенности в собственности каждого отдельного казаха, ибо, несмотря на родственные связи, взаимная баранта, насилие и грабежи не прекращались. Это не способствовало ощущению безопасности не только самих казахов и торгующих в степи русских, но и для купеческих караванов, проходящих из союзных владений Бухарии, Коканда и Ташкента. Иногда даже «самые друзья наши, китайцы, живущіе близъ городовъ: Аксу, Кульджи и Чугучака подвергались иногда грабежамъ отъ безпокойныхъ и необузданныхъ степныхъ жителей». Генерал-губернатор Западной Сибири упомянул об одном происшествии, случившимся с отрядом китайцев под командованием одного амбаня, проходившего казахскую степь в 1824 году. Тогда российское военное начальство на линии, «зная хищный духъ подданныхъ нашихъ киргизцевъ Средней и Большой орды», дало военный вооруженный конвой для их сопровождения до Кульджи, снабдило их провизией, и они спокойно достигли своих границ, «съ своими вооруженными друзьями, русскими».
В инструкции генерал-губернатор обратил внимание, что
«Такъ поступаетъ всегда Государь нашъ; такъ поступали и другие Русские Государи съ союзниками китайцами болѣе ста лѣтъ. Все се обратили внимание Всемилостивѣйшаг Государя Императора. Его Императорское Величество, непрестанно. заботясь о благосостоянии своихъ подданныхъ и состоящихъ подъ Августѣйшимъ Его покровительствомъ, а также радѣя о спокойствій союзныхъ Россіи державъ, Высочайше повелѣть соизволилъ начертать правила, для благоуйстрoства Киргизкайсацкой степи»
Отныне же, когда были постановлены и утверждены правила, «знатнѣйшіе султаны, почетнѣйшіе старшины и бій, увидѣвъ ясно настоящую собственную свою пользу, кромѣ немногихъ подлыхъ двоеданцевъ и разбойниковъ, съ готовностью подверглись означеннымъ законамъ, и такимъ образом, составились въ степи два внѣшіе округа». Однако при всем желании «знатнейших и почетнейших» султанов, биев и старшин, дух своеволия и несогласий препятствовал к восстановлению в степи порядка и тишины. По этой причине, как писал генерал-губернатор, и были приняты меры, а именно командирование военных отрядов. С его слов, они были посланы не для поборов или алыма и не для какого-либо мщения русских казахам, как толковали некоторые «беспокойные и неблагонамеренные люди», но для спокойствия самих казахов и для разбора междоусобных распрей и баранты, в особенности для укрощения грабежей, какие терпят «добрые соседи китайцы».
К этому генерал-губернатор Западной Сибири добавил, что директор таможни должен внушать китайцам, что устройство Омской области и залинейных округов не должно внушать опасения китайцам, а наоборот - они будут иметь большую выгоду от спокойствия их пределов.
Между тем, в конце 1824 года, директор таможни, представив генерал-губернатору сведения о различных китайских новостях, донес, что при отправлении серебра в Пекин для духовной миссии, он просил пекинского Архимандрита Петра, уведомить его, нет ли каких-либо слухов в Пекине о казахах. Вместо ответа он получил от Архимандрита Петра письмо от лекаря духовной миссии Войцеховского, в котором тот извещал о приезжавших в Пекин с данью к Императорскому двору казахских князьях. В письме заключалось, что казахские князья, приезжавшие в Пекин с данью через каждые три года, посетили столицу в начале 1824 года. В их числе был татарин Аблатин, хорошо владевший русским языком. Он был уроженцем Казани, где жили его братья и сестры, но был увезен в казахскую степь еще совсем юнцом. Русский язык он знал от частого общения с русскими на границах Омской области, где часто бывал по делам службы. Он часто хвалил гостеприимство казахов, а в разговоре с Войцеховским упоминал имена и фамилии многих пограничных начальников, а также переводчиков татарского языка отца и сына Бикмаевых, рассказывал, что младший Бикмаев переехал из Санкт-Петербурга в Омск, а отец поехал на его место в Санкт-Петербург. При свидании с Войцеховским Аблатин рассказал следующее происшествие, бывшее на границе Омской линии. Оно было изложено в письме лекаря к архимандриту 5 ноября 1824 года.
Караван Российской державы, шедший в Бухарию, при удалении от границы был разграблен казахами. При этом было убито несколько купцов. Россия потребовала от казахов удовлетворения по этому делу, в противном случае угрожала защищать право свое оружием. Казахи, находясь под зависимостью Гайцинского престола, обратились о защите к Богдыхану, который и отправил китайского генерала с армией на границы для окончания сего дела - миром или войной. По прибытии к границам, генерал вступил в переговоры с российскими военными командирами и, защищая казахов, делал невыгодные предложения российскому военному начальству. Последние же для наказания несправедливости и обиды, нанесенной казахами российским подданным, грозило оружием и готовностью вступить в брань, если китайский генерал станет и дальше упорствовать в неправоте дела. Китайский генерал под давлением российского командования, в конце концов, написал ко китайскому двору об удовлетворении требования русских. На третий день после переговоров своих с русскими военными командирами китайский генерал скончался. В удовлетворение же потери, нанесенной казахами российским гражданам, России было уступлено пространство земли от российской границы до горы Тарбагатай.
В то время на границах казахской степи в Омской области происходили следующие события.
За отсутствием генерал-губернатора Западной Сибири, который в то время (июль 1824 года) находился в Санкт-Петербурге, начальник штаба отдельного сибирского корпуса сообщал генерал-губернатору Восточной Сибири, что в конце 1822 года случайно дошли Омского пограничного управления два письма. Одно было от китайского чиновника Джанлирга, находившегося в городе Кульджа и амбаня города Чугучака, а другое - от казахского султана Чамы Аблайханова. Через эти письма в Пекин приглашался султан Губайдулла Валиханов, старший сын покойного хана Вали. Из него было ясно, что китайское правительство намеревалось возвести на ханство этого султана.
Впоследствии стало известно, что по приглашению китайцев осенью 1823 года султаны отправляли своих сыновей, в числе которых находился брат Губайдуллы Янтера, в качестве его депутата. Но они не были приняты в Пекине и возвращены из города Кульджи с известием, что султан Губайдулла будет возведен на ханство летом 1824 года. Для этого от китайского правительства были посланы в степь до 500 китайских чиновников. Между тем, 28 июня 1894 года учрежденный по сему случаю из стражи Каркаралинского округа разъезд нашел китайцев в степи при урочище Баян-Аул в 200 верстах расстояния от линии. Там находилось около 300 человек под управлением амбаня. Они подтвердили свои требования на Губайдуллу военному отряду, находившемуся тогда на линии, что они пришли возвести его на ханство и выдать по назначению китайского правительства подарки. Они также сказали, что не могут возвратиться, не исполнив этого, или не получив особого разрешения от своего начальства. Султан Губайдулла, узнав о пришествии китайцев, ушел из Кокчетавского округа с приверженными ему казахами для свидания с китайцами к Баян-Аулу.
По примерам прежних времен, это обстоятельство не заключало бы в себе особенной важности. Хан Вали, к примеру, также был возведен на сие достоинство китайцами. Но к моменту описываемых событий в Средней Орде на основании Устава о сибирских киргизах 1822 года были открыты два Каркаралинский и Кокчетавский округа, принадлежавших к Омской области, а волости под управлением султана Губайдуллы вошли в состав Кокчетавского округа, в котором он был избран старшим султаном Окружного приказа и принял присягу на подданство России. Поэтому, как полагал начальник штаба отдельного Сибирского корпуса Броневский, нельзя было допустить китайское правительство удерживать зависимость над казахами, и особенно допустить возвести подданного России на ханство, что казалось вредным для порядка нового управления и непристойным в политическом отношении.
Основываясь на таком рассуждении, Броневский, не ожидая разрешений от генерал-губернатора Западной Сибири, поставил преграду китайцам к исполнению их намерения. Вследствие этого он присоединил к вышеупомянутому разъезду Каркаралинской стражи до 300 человек из линейных казаков, 2 орудия артиллерии и 80 человек пехоты, командировал подполковника Григоровского для объявления амбаню о порядке нового управления в Средней Орде. Затем он, отозвав китайцев из казахской степи, предоставил им обратиться с переговорами в место назначенное трактатом в Кяхту, стараясь удержать спокойствие и порядок управления в казахской степи, который с приходом китайцев нарушался.
Вслед за этим генерал-губернатор получил от начальника штаба новое донесение, что 8 июля султан Губайдулла с бием Тураайгыром был пойман линейной командой в 20 верстах от Баян-Аула и отправлен по его распоряжению в Омск для содержания под присмотром, впредь до разрешения правительства. Русские же на линии вели с прибывшими китайцами переговоры, а султан Губайдулла позже в их присутствии отрекся от принятия ханского достоинства, а 12 июля китайцы в сопровождении линейной команды, состоявшей из 25 казаков, пошли обратно из Баян-Аула в Кульджу.
Генерал-губернатор Восточной Сибири в письме от 26 июля 1824 года управляющему министерством иностранных дел, просил его сообщить ему предварительно мысль, какими должны быть русские ответы китайцам.
В российских документах говорится, что за этим последовал отзыв директора Азиатского департамента, что соответствовало мерам осторожности и предварительных исследований, принятых генерал-губернатором Восточной Сибири. Эти меры предосторожности также включали наставления министерства иностранных дел от 15 августа 1824 года, отправленные в Омск Броневскому, о том, чтобы султан Губайдулла действовал по собственному желанию, сохраняя в поведении пограничного начальства с китайцами принятые правила дружбы.
«Свободный казахский народ» стал подданным России, а его султан отрекся от китайцев. Поэтому российские чиновники полагали, что китайское правительство не могло предъявить претензии против России из-за того, что китайский амбань не выполнил поручения своего начальства. Однако же они полагали, что из-за этого происшествия на Кяхте возникнут какие-либо вопросы. Поэтому директор Азиатского департамента, после предварительного совещания с тайным советником Сперанским, просил генерал-губернатора Восточной Сибири о принятии мер, чтобы это обстоятельство было сохранено в тайне, чтобы не навлечь русской торговле на Кяхте невыгодных сомнений. Другими словами, если бы ургинский ван предъявил какие-либо претензии иркутскому гражданскому губернатору, то на первый раз губернатору следовало бы «отозваться совершеннымъ незнаніемъ какъ о происшествiй, случившемся въ краѣ весьма отдаленномъ и ему не подвластномъ, и потому принялъ бы онъ на себя токмо объясниться съ нашимъ мѣстнымъ начальствомъ, и потомъ уже дать удовлетворительный отвѣтъ».
Такая расстановка во времени была нужна для того, чтобы иметь возможность расположить ответ на вопрос китайцев по тем сведениям, которые будут доходить из казахской степи впоследствии. Таковая расстановка, впрочем, была сообразна с духом самого китайского правительства, в системе которого ургинский ван ничего или очень мало знал о том, что происходит в Кантоне. Но на Кяхте со стороны китайцев никаких вопросов не было, о чем генерал-губернатор уведомил директора Азиатского департамента. Равным образом неизвестно было, дошло ли это сведение до китайцев, живших дальше границ Восточной Сибири, около мест Урги, ибо в сентябре 1824 года Иркутский гражданский губернатор представил генерал-губернатору донесение к нему Троицкосавского пограничного начальника о смене некоторых монгольских чиновников.
Генерал-губернатор Западной Сибири, получив донесения Броневского касательно отклонения им предприятия китайцев по возведению султана Губайдуллы в ханское достоинство, признал нужным заметить Броневскому, что намерение китайцев относительно султана Губайдуллы не было важным оскорблением. Он писал, что «напротивъ, весьма прилично-бы было показать съ нашей стороны видъ равнодушнія къ предприятію ихъ, и даже въ случаѣ несогласія на сдѣланныя убѣжденiя китайскому начальнику о невозможности исполнить порученіе правительства его, оставить совершенно на произволъ султана Габайдуллы тѣмъ болѣе, что онъ всегда могъ быть въ нашихъ рукахъ, и чрезъ сiе миролюбивое обхождение избѣжать нарушения согласія съ Китайцами». Генерал-губернатор считал, что после такого невнимания к намерению китайцев они не вздумали бы привести его в действие, но если бы и решились, то генерал-губернатор Западной Сибири распорядился бы так, чтоб никто из русских не были бы свидетелями возведения Губайдуллы на ханство. На случай предосторожности было предписано доставить прямо в Омск возвращавшегося из Санкт-Петербурга султана Булата, сына Губайдуллы, чтобы оставить его там аманатом, не налагать никакого ареста за неприличное и двусмысленное поведение его отца. Так делалось, чтобы впоследствии при необходимости можно было представить его китайскому амбаню как неоспоримое доказательство подданства российскому государству семейств хана Вали и казахского народа. Пребывание же султана Булата в Санкт-Петербурге и щедрые подарки, пожалованные ему императора, могли бы послужить сильным подтверждением этих изъяснений. После этого уже можно было отправить султана Булата к его отцу, Губайдулле, даже если бы последний принял от китайцев ханство.
Генерал-губернатор Западной Сибири, изъяснив эти рассуждения в предписании гвардии полковнику Броневскому, отправил письмо к управляющему министерством иностранных дел.
Граф Нессельроде, соглашаясь с мнением генерал-губернатора Западной Сибири, добавил, что прибытиe в степь китайского амбаня для возведения Губайдуллы есть обыденность в своем источнике и по своим последствиям. Он объяснял это, с одной стороны, как плод искательства самого султана, а с другой - такой поступок китайцев считается действием принятого ими обычая в отношении к казахам, кочующим в смежности с их владениями в Илийской области и Малой Бухарии.
«Оное существуетъ издавна и никогда не производило само по себѣ какого-либо особеннаго разстройства въ зависимости киргизскихъ ордъ отъ Российской державы не взирая на то, что китайцы въ Средней ордѣ возводили неоднократно старѣйшинъ на степень султановъ и даже хановъ. Россійское правительство, уклоняясь отъ всякихъ тщетныхъ предреканій, равнодушно смотрѣло на подобныя ихъ ласканія киргизовъ, снисходительно принимало прошенія возведенныхъ китайцами хановъ о подтверждении ихъ въ семъ званій, и охотно удовлетворяло симъ ожиданіямъ, жалуя ихъ граматами и приличными инвеститypными знаками, въ томъ убѣжденіи, что съ возвышеніемъ почестей киргизскіе старѣйшины пріобрѣтутъ въ народѣ болѣе вѣсу и силы, необходимыхъ для содержанія его въ повиновеніи. Такъ было поступлено съ дѣдомъ Габайдуллы, Аблай ханомъ, а равно съ отцемъ его, Вали ханомъ. Въ такомъ видѣ надлежало принять и нынѣшнюю экспедицію китайскую, имѣющую предметомъ. возведеніе упоминаемаго султана въ тоже званіе.
Сопоставив это происшествие с примерами прежних лет, министерство иностранных дел обязалось сообщить об этом императору. Получив от него разрешение, министерство поставило полковнику Броневскому следующее наблюдение.
