С началом весны Синьковский вместе с переводчиком губернатора Асановым отправился в Семипалатинск для перевода на казахский язык «Чина, како примати от магометанства к православной христианской вере приходити желающих». В июне же, когда казахи отправились в свои летние стойбища, в горы Караджальские, прибыли к ним и они.
Благодаря обязательному распоряжению помощника Зайсанского пристава Нарбута и усердному исполнению распоряжения письмоводителем Базаровской волости, им была выставлена удобная юрта, в соседстве со знакомым им аулом Омаровых. Этот аул состоял из 6-7 юрт родственников Омаровых и их работников.
Из числа познакомившихся с ними казахов, внимание миссионера остановилось на казахе по имени Сопэ. Так миссионер Синьковский описывал нового знакомого: «При симпатичной наружности, в глазах его вовсе незаметно было хитрости и лукавства. Напротив, в умных его глазах светились задатки противоположных качеств, в чем дальнейшее наше с ним знакомство и убедило нас».
Узнав, что Сопэ хорошо знаком с грамотой арабско-татарской, Синьковский предложил ему прочитать 5 главу от Матвея из Евангелия на татарском языке. Чтение его было выразительно, отчетливо, с чувством: «…слушая его, как бы слушаешь лучшего проповедника, проникнутого духом проповедуемого». По прочтении всей 5 главы, а также 44 и 45 ст. той же главы, миссионер спросил его, читал ли он Коран.
Сопэ ответил, что Коран читал. Тогда Синьковский спросил, какое лучшее учение об отношении к ближнему Евангельское или по Корану. Сопэ отвечал, что «в другом месте Корана говорится тоже, что не следует воздавать злом за зло». На это миссионер сказал: «Лучше учения Евангельского, нет и не может быть: ибо оно — учение Божественное, а все прочие учения - человеческие». Сопэ возразил: «И в Коране говорится не воздавать злом за зло».
В это время Сопэ был отозван в свою юрту и беседа прекратилась.
Вечером того же дня, услышав в соседней юрте игру на балалайке, Синьковский зашел туда и увидел Сопэ играющим на трех струнной балалайке. Виртуозность его игры была замечательна, кроме того игра его не была лишена и чувства, - вообще играл он очень хорошо. Сыграв одну казахскую песню, он вдруг начал играть одну малороссийскую песню. После игры песен Сопэ начал играть русские плясовые, в которых выказал он еще больше искусства.
Синьковский пожелал узнать, от кого Сопэ выучился игре этих песен и танцев. Оказалось, что многие казахи, живя в городах по многу лет кучерами и работниками, слышали и там разные песни и пляски, и при своей замечательной переимчивости, скоро и с успехом перенимали их, играя на своей балалайке, с которой не расставались, живя и в городах. Затем те же казахи-работники, посещая юрты родных, делились с ними запасом разных песен, приобретенными ими в городе. Такие познания казахи заимствовали от людей высшего и среднего классов, у мелких же торговцев и простого люда они могли научиться лишь обману, лжи, а некоторые приобретали привычку к вину и табаку.
Кроме Сопэ Синьковский познакомился с его родным братом Мульдыбаем. Миссионер описывал его так: «Хотя он и знал арабско-татарскую грамоту, но упражнялся в чтении мало. В суждениях своих легкомыслен; к вопросам религиозным равнодушен. Однажды я дал ему прочитать Евангелие на татарскому языке. Прочитавши вяло половину главы, он закрыть Евангелие и начал насвистывать свою песенку. На вопрос мой - читал ли он когда-либо Евангелие, Myльдыбай ответил: «не читал и никогда не видал». Увидавши же у нас Коран на русском языке, и прочитавши заглавие книги, сказал: «а, Куран», затем, посмотревши обложку Корана, он положил его сейчас на стол и стал продолжать насвистывать песнь».
Через несколько дней приехал в гости к хозяйке здешнего аула ее зять Марсек, служивший бием Улановской волости Устькаменогорского уезда. С Марсеком миссионер был знаком еще с Черного Ануя Алтайской миссии, куда он приезжал за сбором податей с новокрещенных казахов, приписавшихся к Улановской волости. Марсек составлял незаурядную личность в среде казахов. Он отлично владел русским языком, хорошо знал мусульманскую грамоту, и порядочно русскую. Был хорошо знаком с бытовой жизнью русских. К чинам выше его он относился с почтением. В обществе русских он был сведущим собеседником, играл на скрипке, гитаре и балалайке. Будучи недавно на съезде уездных начальников, волостных управителей и биев Семипалатинской области, Марсек передал миссионерам о цели и действиях съезда следующее:
Рассказав о сущности цели съезда, Марсек присовокупил, что суд биев был большей частью несправедлив, благодаря его произвольному ведению. Уездный же начальник, по его словам, не мог знать всего, что делается в волости, о всех тех плутнях, которые были известны только живущим среди казахов. Поэтому прежний суд султана незаменим, мол, так как все казахи, ему подведомственные, были известны как своя семья, и найти виновного ему было легче и скорее, нежели уездному начальнику. — Впрочем, - заметил Марсек, - и султаны теперь ничего не поделали бы: ибо киргизский народ стал гораздо хуже: непослушание, обман, плутни и воровство на каждом шагу.
Однажды увидев Синьковского читающим Евангелие, Марсек сказал, что видел Евангелие на татарском языке у семипалатинских татар, и что оно, по словам одного татарина-знатока русской грамоты, было переведено неправильно. Тогда миссионер попросил Марсека прочитать одну главу из Евангелия на татарском языке и перевести ее по-русски. Марсек согласился. При сравнении с текстом русским, смысл его перевода во многом был верен, некоторые же слова не соответствовали тексту русскому.
При объяснении миссионером некоторых стихов Евангелия, Марсек заметил, что «и по Корану приходится так же». Далее миссионер заявил, что некоторые изречения Корана схожи с изречениями Евангелия лишь потому, что «Магомет взял их прямо из Евангелия», объясняя это тем, что «учение Евангельское - учение Божественное», а «Коран явился несколькими столетиями позже Евангелия». На вопрос миссионера о сходстве Евангелия и Корана, Марсек сказал, что для понимания Корана надобно много лет учиться в Ташкенте, Самарканде и Бухаре и что Коран понимают только такие, ему известные лица, как Семипалатинские муллы и некоторые татары, много лет учившиеся в Казани, Ташкенте и Бухаре. Марсек даже привел в пример устькаменогорского муллу, который стал хорошо понимать и толковать Коран только лишь после 17-летнего учения.
На дальнейшие расспросы Синьковского и его попытки переубедить Марсека, тот ответил, что тому следовало бы поговорить с муллами, а не с ним. На другой день Марсек уехал.
Тем временем, Сопэ каждый день ненадолго заходил в юрту Синьковского. В разговорах с ним нельзя было не заметить в нем человека любознательного. Разными сведениями он был гораздо богаче всех своих соаульников. В обращении он был всегда вежлив, в беседе не лицемерен, не льстив, и владел редкими сведениями о мусульманской религии. Однако почти всякий раз предмет беседы не мог быть закончен: то время намаза наступало, то отзывали его в другую юрту, то к нему приходили другие по какому-либо делу.
Из нескольких отрывочных бесед миссионер скомпилировал одну более или менее цельную беседу. На вопрос миссионера, почему в Рамазан, никто не постится в этом ауле, тогда как в прошлом году постились здесь все, Сопэ отвечал, что он и сам не знает, почему никто не постится. Сам, он, хотя и начал поститься, но жажда, по случаю жары, заставила его оставить пост.
На дальнейшие вопросы о времени принятия казахами мусульманской веры, Сопэ отвечал, что очень давно, но их деды, не будучи грамотны и не научены как надо содержать веру, назывались только магометанами, но ни постов, ни молитв, ни других предписаний мусульманского закона они не знали, а потому и не исполняли. Отцы же их, будучи научены грамоте муллами из Ташкента, Бухары и Казани, усвоили от них и обряды.
Во время этой беседы пришел брат Сопэ, Мульдыбай. Сопэ начал готовиться к намазу, для чего стал мыть руки и ноги уже четвертый раз. Надо было оставлять юрту, но при выходе мы еще спросили: зачем так часто умываются? Брат Сопэ сказал: «тазаланады шарихатпең».
- Какая же польза для души от омовения?
- Это так угодно Богу.
Брат Сопэ прочитал краткую молитву по-арабски и сказал, что сердце очищается этой молитвой. На этом беседа прекратилась.
