Становление советской власти в Средней Азии в первые годы после Октябрьской революции, освещалось советскими историками исключительно в позитивном ключе. Основная идея заключалась в том, что Советы освободили многочисленные народы данного региона от феодального гнета и подарили им право политического самоопределения.
Согласно данной точке зрения, басмачество рассматривалось как реакционное движение, во главе которого стояли баи и мусульманское духовенство, а трудовое дехканство безоговорочно перешло на сторону новой власти. Однако некоторые материалы свидетельствуют о колоссальном противостоянии между советской властью и широкими слоями местного населения. Масштабы военных преступлений, по всему среднеазиатскому региону в 20-х гг. XX столетия, заставляют пересмотреть оценку, как басмаческого движения, так и деятельность самих Советов.
Октябрьская революция послужила мощным толчком для развития национально-освободительного движения в Средней Азии. В конце ноября 1917 г. IV краевой съезд мусульман объявил о создании Кокандской автономии - территориального объединения, свободного от власти большевиков. Руководителями автономии стали Мадамин-бек и Мустафа Чокаев. После того, как новая кокандская власть отказалось допустить к управлению автономией представителей большевистской партии, в Коканд был послан карательный отряд под руководством председателя Совнаркома Туркестанской республики Ф.И. Колесова. В советской историографии военный поход Колесова рассматривался как освободительный поход, который, якобы, получил поддержку большинства местного населения. А вот как описывал действия Колесова в докладе от 31 июля 1921 г. член РВС Березин: «Кокандские события фактически были бойней для невооруженных мусульманских масс города (пролетарских и мелкобуржуазных). Впечатление этой бойни должно было надолго отравить ядом национальной вражды трудящихся мусульман, заставить сотни, даже тысячи их бежать, отступать вместе с бандами Иргаша в глубь страны, в недоступные для русской власти районы. Вот исходный момент той басмаческой волны, на гребне которой всплыли национальные герои Иргаш, Мадамин-бек, Туйчи и пр.». Здесь же Березин продолжает: «Красногвардейские отряды, на долю которых выпала задача борьбы с шайками Иргаша и др., формировались главным образом из определенно уголовных элементов. Всякий поход был ни что иное, как сплошной грабеж, насилие, убийство мирного населения, походы ничем не отличались от карательных отрядов царского правительства. Горная дорога этих отрядов всегда была завалена грудами трупов». Далее Березин сопоставляет потери среди басмачей и их реальную численность: «За три года борьбы с басмачеством сводки доносят об уничтожении до 300 тыс. басмачей (большая цифра как раз падает на первые годы), в то же время басмаческие шайки никогда не превышали 15 тыс. Следовательно, мы имеем систематическое уничтожение трудового дехканства, а не ликвидацию басмачества».
Важным составляющим элементом политики красного террора в Средней Азии стал институт заложничества. Басмачи часто уходили от открытых столкновений, придерживаясь партизанской тактики. Заложничество, получившее столь широкое распространение, позволяло советским властям либо вызывать басмачей на открытый бой, либо сами басмачи, стремясь спасти жизни своих близких родственников, капитулировали. Вот как выглядел один из указов, предписывающий взятие и расстрел заложников: «Если главари в течение 15 дней явятся с повинной, сложат оружие, то они будут помилованы, если нет - через 15 дней конфискуется их имущество, если после этого будут продолжаться активные выступления, заложники будут расстреляны». Судя по всему, некоторые командующие областными штабами лично принимали участие в расстрелах мирных граждан, близких родственников басмачей, в том числе женщин и детей. Так, командующий войсками Самаркандской области Снитко писал в сентябре 1922 г. в Ташкент, что если басмачи Бахрам, Очиль, Хамаркул, Зиатдин и Шахриар в ближайшее время не сложат оружие, то он объявит войну всему населению Самаркандского уезда, а пять родственников указанных басмачей будут расстреляны им лично.
Изначально басмаческие отряды формировались из местного населения, крайне недовольного агрессивной политикой Советов в регионе. «Обыкновенно в поредевшие отряды басмачей вербовалось пострадавшее от военных действий население из разрушенных нами кишлаков, и мы сами являемся поставщиками этого басмачества», - заявлял в докладе по ферганскому вопросу член Среднеазиатского ЦК РКП (б) тов. Тюракулов.
Ко всему прочему, советская власть совершенно не желала учитывать этнорелигиозную специфику региона. Закрытие мечетей и медресе, упразднение мусульманских судов наносили огромное оскорбление религиозным чувствам и вызывали не просто недовольство среди местных жителей, а ненависть и бескомпромиссность по отношению к советской власти. Призывы «газавата» войны против «русских оккупантов, пришедших уничтожить ислам», разнеслись по всей Средней Азии. Падение Кокандской автономии в феврале 1918 г. и взятие Бухары и Хорезма в 1920 г. лишь обострили конфликт местного населения с советской властью.
Многие высокопоставленные военные из числа местного населения, перешедшие на службу советской власти, также выказывали свое недовольство сложившейся ситуацией. Ачильбек Гази, начальник мусульманских войск Самаркандской области, выступавший на стороне Советов, обратился к Самаркандскому ревкому с осуждением политики террора. Он писал: «Вы пошли против наших принципов, свободу растоптали. Вы, в лице большевисткого правительства, не перестаете нас преследовать и не перестаете преследовать народ, вы нарочно объявляете русским и евреям, что басмачи вредный элемент и их надо уничтожить в корне, иначе они срежут вам голову. Продовольствие и прочее мы берем у населения силой оружия, ибо другого пути нам нет. Вы хорошо знаете, что добровольно население нам ничего не дает. И все-таки, вы притесняете население за то, что оно помогает басмачам. Население выполняет все ваши налоги».
Дискуссионным остается вопрос о роли ГПУ в карательных операциях в Средней Азии. В исторической литературе советского периода деятельность ГПУ в Средней Азии оценивалось как борьба с контрреволюционными элементами, а личности самих сотрудников ГПУ всегда преподносились как личности истинных героев. В противовес данному положению в современной, постсоветской историографии неоднократно выдвигался тезис, согласно которому именно ГПУ являлось основным инструментом политики террора в Средней Азии, а представителям ГПУ приписывались наиболее тяжкие преступления в регионе. Надо отметить, что ни та, ни другая точка зрения не соответствует реальной действительности. Конечно, нельзя отрицать участие ГПУ в репрессиях в Средней Азии, но именно сотрудники ГПУ в своих донесениях в Москву и Ташкент в начале 20-х гг. сообщали о необоснованно терроре по отношению к местному населению, предлагая сурово наказывать как командиров Красной Армии, так и рядовой состав за самочинные расстрелы мирных граждан. Возникновение басмаческого движения в Средней Азии после Октябрьской революции явилось острой реакцией местного населения на политику крупномасштабного террора советских властей. Широкие слои местного населения, не желая менять многовековой уклад жизни, отказываться от привычных религиозных ценностей, были совершенно не восприимчивы к идеям социалистического строительства и всеми силами противились агрессивной, безудержной русской экспансии в среднеазиатский регион.
Степанов В.В.
(СКГУ им. М Козыбаева)
