Многие понимают методологию как набор исследовательских методов. Каждый историк, стремясь овладеть интересуемой темой, должен искать определенные методы и приемы работы.  Но методология не может быть простым набором инструментария исторического исследования, наоборот, методология собой представляет  идею,  которая заставляет исследователя выбрать ту или иную тему, тот или иной инструмент научного исследования. В этом плане интересны мысли одного из теоретиков исторической науки Н.Гартмана, который считает, что историк может вести исследование и без заранее подготовленной методологии: «Его можно иметь, то есть быть могущественным благодаря нему, но, не познавая его, - и это обычное дело там, где идет плодотворная исследовательская работа, - и точно также можно познавать, не имея его, то есть быть могущественным и без него».

Но сложившиеся взгляды на методологические исследования говорят, что методология имеет характер чисто позитивной аналитики, выявления фундамента познания. Обычно она начинается там, где заканчивается живая исследовательская работа. Методология должна раскрыть проблему познания и структуру принципов. В этом контексте она почти не отличается от научной историографии. Когда наступает необходимость выявления в исторической науке того, что сделано, и чего еще нет, помощь такого анализа, несомненно, полезна. Сегодня, в период формирования национальной историографии Казахстана, очень важно обратиться к проблеме метода. Он, прежде всего, есть ключ к пониманию истории, это луч света, проникающий в темные углы прошлого.

Многие вопросы истории Казахстана остаются неизученными, а в отдельных аспектах исторического прошлого нет даже их постановки. Слабая разработанность и неизученность нашей истории объясняются несколькими причинами.

Во первых, при изучении древней и средневековой истории Казахстана историки исходили, в основном, из ретроспективного метода. Моделью обычно выступала поддающаяся исторической реконструкции вчерашняя действительность: образ жизни кочевников XIX века. И редко кто обращает внимание на то, что самобытный кочевой мир Евразии перестал существовать еще в XVIII веке. С 30-х годов XX века историческая наука всегда наибольшее внимание уделяла новейшей истории. Советская пропаганда заставляла начинать отсчет с октября 1917 года. Ранние периоды истории оказывались в забвении. Небольшое число историков, занимаясь проблемами гражданской истории, не углублялись далее XVIII века. Следовательно, та модель общества, которая была создана на основе реалий XIX века, зачастую служила основой для ретроспекции древней и средневековой истории. Этот метод, как правило, занижал уровень развитости ранних обществ, приводил к ложному представлению об их культуре. Исследователь, отчетливо видя сегмент истории, вынужден судить об огромной панораме. Увидев последнего верблюда, разве  можно представить все великолепие каравана?

Во вторых, многие стороны быта казахов сходны и сравнимы по уровню развития с саками, гуннами, древними тюрками и т.д., но необходимо учесть и то, что они сохранились в виде реликтов грандиозной и яркой культуры кочевников. Причиной деградации великолепной степной культуры казахов является не только военная и экономическая экспансия России и Китая в ХVШ-ХIХ веках. Она кроется гораздо глубже: начало кризиса датируется XV веком, когда Центральная Азия теряет свое былое значение доминанты в евроазиатских отношениях. Впоследствии были нарушены и уничтожены существовавшие тысячелетиями жизненные коммуникации кочевников, производительные силы, культура.

В третьих, еще одна методологическая слабость исторической науки – сильная европоцентристская направленность научных исследований. Долгое время историей и этнографией казахов занимались ученые, которые имели заготовки, созданные на основе отработанной методики изучения стран Запада. Правда, европоцентристская направленность и линейная теория, как теоретический фундамент обществоведческих поисков, не раз подвергались критике. Но, даже критикуя, ученые не смогли полностью освободиться от устоявшихся догм. Здесь уместно сослаться на великого историка средневековья Рашид ад-Дина, который отметил: «Каждый разряд человеческого общества и каждый народ передает известия и повест­вования о разных обстоятельствах, исходя из своих убеждений, и во всех случаях предпочитает последние убеждениям другим, показывая в отношении истинности их чрезмерное преувеличение, то невозможно, чтобы все народы в отношении всех событий были единогласны. И значение сего для всех ясно и очевидно». Для исследователей истории Казахстана общественная организация и культурные достижения европейцев всегда выступали в качестве классической и универсальной модели развития человечества, поэтому при изучении определенных событий приходилось подгонять в эту готовую схему имеющиеся сведения об изучаемом событии.

В четвертых, среди ученых общепринято мнение об отсутствии каких-либо поступательных изменений в социальной сфере степных народов. Тезис о застойности кочевой экономики, а, следовательно, и общества сделали очень  популярными ретроспективные методы изучения.

В широком смысле так называемый «европоцентризм» и есть проявление именно такого подхода к истории кочевых обществ.    Превратности судьбы были таковы, что современные исторические концепции и школы начали складываться в Европе в новое время, оно совпало с эпохой заката степных народов и началом господства европейцев. Начало мощного продвижения Европы обычно связывают с Великими географическими открытиями, а расстояние между Востоком и Западом усугубляется в эпоху промышленного переворота. Европа с этого времени стала проявлять стремление к господству над миром. Инструментом превращения человечества в единую унифицированную общность стал капитализм (мировой рынок и т.д.). Исходя из анализа действия Европы и изучая ее взаимоотношение с остальным миром, наблюдая, как центр тяжести постепенно переходит в Северную Америку (из Западной Европы), можно сделать вывод о структурообразующем характере западного капитализма в мировом масштабе. Начало гегемонии капитализма утверждается в ХV-ХVIII вв., когда пушки и порох одержали верх над степными кочевниками Евразии. Последние в эту эпоху окончательно потеряли власть над миром и превратились в жалкие периферии оседлых государств.

Вероятно, этот контраст и стал причиной чрезмерно высокомерного отношения европейских ученых к истории Великой степи. Они немало потрудились, чтобы не допустить кочевников ни к понятию культуры, ни к понятию цивилизации (см. схемы множественности культур и цивилизаций О.Шпенглера, Дж. Тойнби и т.д.).

Если какие-либо особенности кочевых обществ не укладывались в привычные рамки классики, то этим уже определялось отсутствие развитой системы социума и оценивалось как примитивность культуры. Своеобразные формы общественного строя, материальной и духовной культуры, возникшие в особой среде, приспособленные к определенному образу жизни, несмотря на свою многовековую традицию считались дикими и низшими, не отвечающими понятиям высшей организации и высокой культуры. Вероятно, исходя из этих соображений, некоторые офицеры российской армии в XIX веке упражнялись в меткости, стреляя по культовым памятникам кочевников. Вместе с тем, в том же XIX веке появляются ученые, оспаривающие европоцентристские взгляды. «Мы имеем дело со ступенью цивилизации, противоположной культуре эпохи оседлых народов, и нужно смотреть на их поступки и поведение с другой точки зрения. На правильность моего предположения яснее всего указывает то, что казахи, несмотря на свою ненавистную окружающую анархию, живут состоятельно и у них отмечается значительный прирост населения. Я сам долго жил среди казахов и имел возможность убедиться в том, что у них господствует не анархия, а лишь своеобразные, отличающиеся от наших, но по-своему вполне урегулированные отношения.- отмечает В. В. Радлов.

Один из крупных теоретиков культуры О. Шпенглер, выступая против европоцентризма и разрабатывая схему множественности культур, кочевничество обходит молчанием. В мировой истории Шпенглер насчитывает восемь завершенных культур. Это египетская, индийская, вавилонская, арабо-византийская, китайская, греко-римская, западноевропейская и майя.

Другой крупный историк начала XX века А. Тойнби в истории обнаруживает гораздо большее число цивилизаций. «Жизнь цивилизаций, список которых едва достигает двухзначного числа, более продолжительна, они занимают обширные территории, а число людей, охватываемых цивилизациями, как правило, велико. Они имеют тенденцию к распространению путем подчинения и ассимиляции других обществ – иногда обществ собственного вида, но чаще примитивных обществ». Общество кочевников Тойнби включает в число примитивных, и ни одна из великих империй Степи не находит себе места в его схеме. Кочевничество, как особая форма взаимоотношения людей, общества и природы, до сих пор непонятно и недоступно для многих исследователей. К сожалению, историческая наука до сих пор идет на поводу этой теории.

Открытие серии энеолитических памятников на территории Северо-Центрального Казахстана изменило наше общее представление о ходе историко-культурного процесса в данной территории (и в более обширных ареалах) в 1У-Ш тыс. дон.э. Благодаря открытию Ботая и др. памятников стало возможным выделить в степной части Казахстана, наряду с Поволжьем и Северным Причерноморьем, еще один очаг древней культуры. Эти материалы в этноисторическом плане требуют более обширной интерпретации. Особенно, когда дело идет об освоении новых пространств, расширении связей с внешним миром, распространении достижении степного энеолитического хозяйства (движения индоевропейских племен и др.).

Общность древней истории всего Евразийского континента определялась активными миграциями и завоеваниями ко­чевых народов Центральной Азии. Археологический материал в виде древней керамики, орнаментов, эпические сюжеты общие как для тюрко-монголов, так и европейцев, форма одежды в традиционном обществе и многое другое свидетельствует о тесных контактах, постоянном культурном обмене и даже об общности происхождения. В древности и средние века кочевники воедино связывали многочисленный конгломерат локальных культур, творили единую конструкцию мировой истории. Эта историческая картина напоминает одеяло-корпе из цветных лоскутов ткани, составленное тюркскими женщинами. «Возникновение культуры территориально охватывает лишь узкую полосу всей земли от Атлантического до Тихоокеанского побережья, от Европы через Северную Африку, Переднюю Азию до Индии и Китая. Эта полоска, составляющая в длину около четверти, в ширину - меньше двенадцатой части всей земной поверхности, содержит плодородную почву, разбросанную между пустынями, степями и горными кряжами. Все области, где возникли истоки высокой культуры, находятся внутри этой полосы» - отмечает К. Ясперс.

Интересно отметить, что в среде западных людей ещё в начале XX века были интеллектуалы, отмечавшие особую роль степных долин Центральной Азии в становлении европейской культуры. Так, Э.Нельсон-Фелл, служивший с 1902  по 1908 годы управляющим Лондонской горнодобывающей компании, которая приобрела несколько медных рудников, угольных шахт и плавильных мастерских в центре Степного края, пишет: «действие этих былей происходит в казахских степях – части центральноазиатского плато, которое стало колыбелью всех наших западных образов мысли, культур и религий». В его очерках посвященных описанию казахской земли, ее основных обитателей, есть масса интересных наблюдений и штрихов, доказывающих вышеизложенный тезис: «старики собрались у дверей своих юрт. Смуглая женщина доставала воду из колодца, так они делали сорок веков и более. Колыбель нашей расы качалась под этими звездами, здесь прошло ее детство».

Новый тип отношений между народами Евразии возникает в новое время, и благодаря европейцам, но и это время свидетельствует о том, что контакты могут прерываться, порывая связывающие их узы, чтобы через некоторое время снова возобновиться. Таким образом, история Казахстана может быть изучена и понята исключительно в контексте мировой истории.

В советское время старые научные тенденции, рассматривающие кочевников как разрушителей, неспособных к созданию культурных ценностей, сохранялись и активно воспроизводились в псевдонаучных и публицистических материалах. Одновременно процветала теория о чужеродном происхождении памятников высшей культуры и искусства, открытых на территории Казахстана. В частности, культуры эпохи бронзы, раннежелезного века напрямую связывалась с влиянием соседних оседлых цивилизаций. Центральноазиатское происхождение арийских племен, роль гуннов в Великом переселении народов, значение ценностей древнетюркской цивилизации (Орхоно-Енисейская письменность, Великий Шелковый путь) замалчивались. В советской исторической науке господствовала классовая теория, сводящая все историческое развитие к специфике классовой борьбы. Гражданские отношения и социальный мир, господствовавшие в кочевых обществах Центральной Азии, выглядели в глазах историков реликтом первобытных отношений.

В исторической науке того времени доминировал формационный принцип в анализе истории Казахстана. В соответствии с этим принципом в истории Казахстана были выделены первобытнообщинный строй, феодализм, капитализм и т.д. История была упрощена, она стала служить политике, ее шаткое положение пробудило недоверие к ней.

Я полагаю, что отношение к истории должно быть иным. Мы обязательно должны уяснить для себя, что история евразийского кочевничества тесно связана со всемирно-историческим процессом. В то же время, степная цивилизация есть яркий результат и самостоятельная ветвь эволюции человечества.

Жамбыл Артыкбаев