Июль 1994 года. Командиром экипажа был Юрий Маленченко. Во время космической экспедиции продолжительностью 126 суток работал на станции «Мир» с российскими космонавтами Валерием Поляковым, Александром Викторенко, Еленой Кондаковой, немецким астронавтом Ульфом Мербольдом.

Полет был страшно тяжелым, таких отказов материальной части не было никогда за всю историю существования станции «Мир». И все такие внештатные ситуации, отказы техники, какие-то неблагоприятные условия полета – все сваливается на нас, на меня, когда я лечу. У меня не было ни одного полета без внештатных ситуаций, серьезных, я имею в виду. Внештатные ситуации бывают у многих экипажей, но, такие, из которых по книжке можно выйти. А тогда серьезнейшие ситуации происходили, их я притягиваю, что ли? Это просто планида моя. Это и знаменитая потеря напряжения на станции, так называемый U минимум, когда мы лишились полностью электроэнергии на станции. Это случилось после прилета к нам следующей экспедиции в составе Александра Викторенко, Елены Кондаковой, Ульфа Меирбольда и произошло из-за не очень грамотной работы ЦУПа.

Талгат Мусабаев с сыном перед стартом

Корабль – это средство спасения. Любой корабль, который пристыковался к станции, должен всегда быть готов к отстыковке и возвращению на Землю, а значит, у него должны быть полностью заряжены аккумуляторные батареи, энергосистема должна работать четко. Когда причалил корабль с экипажем, то мы, как обычно, начали со станции подзарядку корабля в усиленном режиме. Тогда у нас самих на станции батареи были разряжены, причем основательно. В то время был очень большой процент деградации солнечных батарей станции «Мир», и она не давала той энергии, которая нужна, то есть, на станции и так был дефицит электроэнергии.

Когда мы «отошли ко сну», ЦУП выдал команду на полную зарядку корабля, и корабль заряжался усиленными темпами из источников энергии станции «Мир», то есть, из аккумуляторных батарей большой мощности «блоков 800». И посадил их. Авария произошла среди ночи – сигнализация во всю мощь, все гудит, орет и мы спросонья давай носиться. А что носиться-то, когда уже все посадили? И начался страшный процесс остановки гиродинов – это большие такие гироскопы, которые вращаются с большими скоростями угловыми, поддерживая ориентацию станции в космосе. У нас почти безрасходная система ориентации в космосе в отличие от американских кораблей, то есть, мы не тратим практически топливо, расходный материал. Гиродины устанавливают ориентацию, необходимую станции. Так вот они начали торможение, электроэнергия не поступала, а раз нет раскрутки гиродинов, то идет потеря ориентации, раз потеря ориентации пошла, то солнечные батареи не сориентированы на Солнце, система солнечных батарей вышла на запредельные углы и перестала вообще работать. Энергии нет, там ведь тоже двигатели приводов электрические, вот такой замкнутый круг.

У нас село все, мы вышли на солнечную часть орбиты, заряда не получалось никакого, и мы свалились в жесточайший U минимум, все погасло. Мы все повыключали. Сначала все, что нужно было по инструкции, затем по бортдокументации во внештатной ситуации - все выключили. Но этого все равно оказалось недостаточно, глубокий разряд произошел. И мы сели, как говорится, в лужу. Все системы начали одна за одной умирать, все… И, в конце концов, умерли.

Такого не было никогда в истории – ни до нас, ни после нас. U-минимумы были, но незначительные. А здесь – глубочайший. Разряд прошел – и мы оказались в кромешной тьме, команды с пультов невозможно выдать, так как недостаточно напряжения. Связь потеряна. Чтобы связи не было – ну, это вообще! У нас не было связи с ЦУПом, и мы начали работу по выходу из этого состояния. Это сумбур, конечно, сумасшедший.

Ю. Маленченко и Т. Мусабаева радушно встретили на орбите

Значит, два экипажа на борту, Лена в плохом состоянии по здоровью, а она - бортинженер, который на замену прилетел. У нового экипажа адаптация к невесомости шла тяжело. Так что работали в основном втроем: Викторенко, Маленченко и я. Остальные были на подхвате – это врач Валера Поляков, он был уже долгожителем станции, Лена Кондакова и немецкий астронавт Ульф Мербольд. Я помню, у Мербольда, когда была возможность посветить фонариком, глаза были просто квадратные от ужаса. Он прилетел на месяц, это была первая такая длительная экспедиция иностранного космонавта-исследователя. Таким образом, мы вшестером должны были месяц работать на станции. По системам жизнеобеспечения, на станции должно находиться не больше пяти человек. Нас же было шестеро - четыре русских, один казах, да еще и немец!

Что только мы ни предпринимали, чтобы выправить ситуацию с энергоснабжением. Закручивали двигателями обоих кораблей станцию «Мир» на Солнце. Делали закрутку станции, чтобы солнечная ориентация была, как учили. Но это сложно, потому что станция огромной массы с кораблями. Она сделала несколько оборотов, и мы наблюдаем по приборам, что какой-то приход энергии есть, а потом солнечная ориентация разваливается, так как она должна поддерживаться специальными приборами, агрегатами, такими, как гиродин. Но ничего не работает.

Мы все больше и больше сваливались в ужасную яму. Как известно, все системы жизнеобеспечения на станции работают только от электричества и, таким образом, отключены все системы жизнеобеспечения, ладно там - служебные системы, а то ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ. Мы не получали кислород, уже нечем было его делать, не очищалась атмосфера от вредных примесей, углекислого газа и т.д. На Земле вся грязь, пыль на земле ведь лежит – а у нас система вентиляции отключена, все вентиляторы и пылесборники не работают и все это летало в воздухе, мы этим дышали. И страшная тишина! Такой тишины нет нигде, ни в одном уголке Земли вы никогда не найдете и не создадите такую тишину, которая была там. Зловещая тишина, ни одна система не работает, вокруг космос и больше ничего нет... Это было жутко.

Почти пять дней мы выходили из этого состояния, проделана была гигантская работа. Вот я, например, как бортинженер проводил инженерную работу – на других модулях станции я находил блоки 800 (аккумуляторные батареи большой мощности) и доставал их в полной темноте. Следом за мной летал Ульф Мербольд, как оруженосец Санчо Пансо за Дон Кихотом. Я ему дал отдельные фонарики, которые мы взяли с собой, как будто чувствовали, что они могут пригодиться.

Чтобы доставать эти аккумуляторные батареи, приходилось лезть через целые завалы: за эти годы, что летала станция, там было столько оборудования! Батареи находились за панелями, которые тоже нужно было разбирать, и затем, только в определенной последовательности, вытаскивать их, и не дай Бог ошибиться с каким-нибудь разъемом, автоматика может выйти из строя – вообще будет скандал. И эти 80-килограммовые батареи, они тяжелее меня весили – я их толкал впереди себя, сначала перевозил в базовый блок, там опять доставал разряженные. Щиты панелей, батареи - все это летало в темноте, ужас! Как только не потеряли гайки, болты в темноте! Я их в трусы складывал, извиняюсь, потому что больше некуда было. Приходилось смекалку проявлять.

На станции: В. Поляков, Т. Мусабаев, Е. Кондакова, Ю. Маленченко, А. Викторенко, У. Мербольд

Были на станции скафандры для выхода в открытый космос, и в них всегда были рабочие батареи, как источники света. Это и спасло нас. Мы с Маленченко вытащили эти батареи и приспособили их – примотали изолентой к лампочкам и развесили во всех уголках станции. Подлетаешь к ним, включаешь и тогда только свет был.

Таким образом, приходилось в страшной ситуации находиться, мы почти задыхались, покрываясь потом. Были превышены все предельно допустимые нормы по кислороду, углекислому газу. Кислород сел вообще до минимума, вообще перешел за все пороги, а углекислый газ и другие примеси поднялись до высокого уровня. Чувствовалось это по дыханию. А там же дышится все за счет вентиляции, конвекции нет, то есть, вокруг тебя создается мешок собственной атмосферы вредных примесей, углекислого газа, который летает вокруг тебя, и если ты двигаться не будешь, то ты просто задохнешься от собственных газов. В этой ситуации нас спасал наш любимый доктор Валера Поляков – он взял какой-то щит и гонял этот воздух вокруг нас, что позволяло нам работать.

Кроме того, что нечем было дышать, не было нормальной пищи, ели холодные консервы. Чтобы запустить всю систему, всем нам пришлось работать в сумасшедшем режиме: постоянно дежурить у пультов по очереди, иногда мы не спали по 36 часов! Голодные, холодные, в грязной атмосфере, в кромешной темноте, без единого звука и связи с Землей - это было самое страшное. Мы переживали за Землю – понимали, что они просто сходят с ума, потому что никто не отвечает. И опять тут помогла наша смекалка и везение.

Я тогда впервые по казахстанской программе, можно сказать, нелегально взял на борт корабля любительскую радиостанцию, которая имела индивидуальный, автономный источник питания в виде батареи. К нашему счастью, эта любительская радиостанция работала. Мы ее настроили на частоту ЦУПа и связались с нашими коллегами. На худой случай мы должны были по существующей форме №14, в которой заложены баллистические навигационные данные, готовиться к приземлению. Эта информация поступала к нам на станцию каждые сутки в конце дня. Но так как не было связи, мы и форму-14 не получали уже несколько дней. Теперь мы возобновили ее получение через любительскую радиостанцию, которую мне перед полетом передал мой однокашник по Рижскому институту гражданской авиации – Олег Киян.

Конечно, мы могли в случае чего лететь на свой страх и риск, включать двигатели, и без нужных координат оказаться хоть где, например, в океане, а это гибель.

Неприятно было, однозначно. Но психологически нас готовят очень сильно, поэтому паники не было, но страшно было, что там говорить. Нам помогли серьезный профессионализм нашей подготовки и высокая сознательность и высокий дух. У нас была мощнейшая космическая компания, можно сказать, дружная космическая семья – Викторенко, Поляков, Маленченко, я, Кондакова, Мербольд. Мужики все подобрались сильные духом, с чувством юмора, и женщина на корабле есть, и настоящий немец! Мы даже успевали иногда шутить, а как же иначе. Разряжали эту страшную ситуацию какими-то прибаутками, тогда как-то легче было выживать.

Мне даже кажется, что именно с того времени я особенно полюбил анекдоты, как средство спасения в эмоциональный кризис. Вот один из них. Этот анекдот родился еще в советское время, когда начали в космос одного за другим посылать представителей социалистических стран.

Вернулся очередной космонавт-исследователь на родину. Спрашивают у него:

- Ну как тебе космос, хорошо слетал?

- Хорошо, хорошо, только руки болят, - отвечает космонавт.

- Почему?

- Да, потому что я только…, а командир меня по рукам – не трогай, не трогай!!!

Это же на самом деле так было, не просто же анекдот появился! Ведь основными на корабле являются командир и бортинженер, а космонавт-исследователь – это, считай, пассажир, сейчас они уже называются космическими туристами.

Мы вышли из энергетической ямы. ЦУП был крайне обрадован, что мы сами, своими усилиями все снова запустили. Процесс запуска всех систем – это сложнейший процесс. Раскрутили поочередно гиродины – потому что энергии не на всех хватало. Запустили БЦВМ – бортовую цифровую вычислительную машину «Салют-5», а она тоже дама очень капризная, старого образца еще, надежная, но старая. Тысячи разъемов, клемм, все их нужно было находить, протирать. В таких ситуациях за панелями летаешь, в глаза лезет все, о-ох!

Вот такими героическими усилиями мы, можно сказать, одержали победу и спасли станцию. Это было второе рождение «Мира».

Использованы материалы из книги: Кабикызы С. Знак равенства.

Документальная повесть. – Астана: «Гласир», 2009.